Это был парк. Слева и справа тянулась чугунная кованая ограда – витки металла сплетались в растительное кружево. Листва на деревьях казалась серой, за нею видны были тоже какие-то дома. Справа я увидел качели и скамейки. Качели почему-то раскачивались – бесшумно и плавно. Рядом со скамейкой лежал мяч: малиновый с синей полосой, надвое разделенной белой.
У меня был такой.
Ночь
И тишина,
Данная навек.
Дождь, а может быть,
Падает снег…
Все равно, бесконечной надеждой согрет,
Я ищу
Этот город,
Которого нет!
Там
Легко найти
Страннику приют.
Там наверняка
Помнят и ждут…
Много лет, то теряя, то путая след,
Я ищу
Этот город,
Которого нет!
Кто
Ответит мне,
Что судьбой дано?
Нам об этом знать
Не суждено…
Может быть, за порогом потраченных лет,
Я найду
Этот город – которого нет!
Там для меня
Горит очаг —
Как вечный знак
Забытых истин!
Мне до него
Последний шаг —
И этот шаг
Длиннее жизни…
И. Корнелюк
Странно. Какое-то спокойствие опустилось на меня, словно плащ, и я неспешно шел дальше по асфальтированной дорожке, пока вновь не оказался на развилке и, бросив взгляд вправо, неожиданно увидел, что эта улица чиста от тумана. Шагах в тридцати от меня была открытая дверь, дальше – стеклянная витрина, расписанная почему-то снежинками. Наискось через нее шла надпись:
К А Ф Е
Без названия, просто кафе. По-русски, я это понял уже после того, как прочитал надпись. Рядом с дверью стояла урна из серого чугуна, знакомая, вазой. Я подошел, заглянул – она была пуста, только на самом дне лежала монетка – пять копеек.
У меня возникло подозрение, что я сплю. Я сунул руку в урну, достал монету. Да, пять копеек 1981 года. Я уронил ее обратно – медь глухо щелкнула о чугун.
Вход в кафе был завешен длинными низками пласт-массовых колечек, они сухо застучали, когда я их раздвинул, входя внутрь. Снова повеяло чем-то знакомым – то ли «Севером», то ли «Молодежным» [19] . Слева в глубине – стойка, за ней полки, пустые. Дверь и окошко раздачи на кухне были закрыты, дюжина столов с тонконогими стульями – пуста…
Нет. В дальнем углу, у самого окна, где я всегда любил садиться в кафе, на столе дымились чашки и тарелки.
– Эй, – окликнул я, прислушавшись. Нет, было тихо. Я пожал плечами, подошел к столику. Из синего стаканчика торчали белые уголки салфеток. В держателе с колечком стояли чашечки с перцем, солью и горчицей. На тарелке лежали четыре куска черного хлеба – мягкого даже на вид. В тарелке был бульон с несколькими пельменями, зеленью и вроде бы сметаной, в другой – сочные, поджаренные кусочки шашлыка с жареной картошкой и луком. На блюдечке стояла кружка – именно кружка – с чаем и лежало пирожное. Эклер.
Я сел. Мне не часто последние годы доводилось сидеть на стульях, палаш помешал – я поставил его между ног. Взялся за ложку – алюминиевую, но чистую, новенькую – и с недоверием посмотрел на свои собственные пальцы, держащие ее. Она была в них чудовищно неуместна.
– Бред, – сказал я тихо. Опустил ложку в бульон. Поболтал ею там.
И начал есть…
Я заканчивал подбирать остатки картошки, когда в кафе вошел человек. Я ощутил его приближение за миг до того, как затрещали пластмассовые низки на входе, вскинул голову, не выпуская вилку, но левую руку положив на рукоять даги.
Он вошел, бесшумно ступая по кафельному полу, быстро и ловко двигаясь, пересек проем между рядами столов и остановился через стол от меня.
– Хорош поел? – дружелюбно спросил он по-русски.
– Да, спасибо, – кивнул я. И только сейчас сам понял, что еда ничуть не походила на кафешную.
Вошедший рассматривал меня. Я – его. Это был мальчишка – немного старше меня, плечистый, узкобедрый и длинноногий. На крепкой высокой шее сидела почти скульптурная голова. Лицо с решительным подбородком, высокими скулами и широко посаженными зелеными глазами через верхнюю губу и левую щеку перечеркивал шрам. Рыжие волосы падали на плечи в красивом беспорядке.
Одет мальчишка был со средневековым шиком: на белую рубашку с пышными рукавами – алая туника. На широком черном поясе, на перевязях с золотыми бляхами, висели длинный меч со странной рогатой рукоятью и прямой массивный нож. Узкие алые штаны уходили в тонкие сапоги – черной кожи, с белыми отворотами под коленом. Но выражение лица у парня вовсе не было заносчивым или высокомерным. Он смотрел, как и говорил: дружелюбно, только чуточку печально.
– Пей чай, я подожду. – Он пододвинул стул и сел, широко расставив ноги (меч повис между них рукоятью точно под руку).
Чай тоже был хорош, а эклер – не с масляным, а с заварным кремом… но мне ни то, ни другое толком не лезло в горло. Мальчишка смотрел в окно; справа на шее под отложным воротником я заметил еще один шрам, звездчатый – от стрелы остаются такие. Это почему-то успокоило меня. Парень был «из наших». И появилась уверенность, что сейчас я услышу что-то… что-то очень и очень важное.
Может быть – самое важное за все мои годы здесь.
Я поставил кружку на блюдечко, и мальчишка поднялся, одновременно поворачиваясь ко мне:
– Меня зовут Диад, – сказал он. – Если ты не против – пойдем, поговорим на ходу, Олег.
Я не выдал своего удивления. Просто кивнул.
* * *
Временами мне казалось, что мы не идем, а стоим на месте – и мимо нас движется, как при съемках старого фильма, лента с нарисованными домами, деревьями… Но в общем-то это было все равно. Ко мне вернулось странное спокойствие, а Диад молчал, шагал себе и шагал неспешно, словно мы с ним были хорошими друзьями и просто гуляли после уроков по хорошо знакомым улицам.
Но все-таки я нарушил молчание вопросом:
– Я не сплю?
– Нет, – покачал головой Диад и, остановившись, присел на низкую ограду. – Ну, вот теперь давай поговорим. Только ничего не спрашивай, пока я буду говорить. Все спросишь потом…
Это случилось почти две тысячи лет назад. С еще более давних, вообще незапамятных времен существовал на Земле… ну, Орден такой, что ли. Светлых Магов, Добрых Сил – все равно, как называть, смысл ясен. В него входили люди разных племен. Члены этого Ордена умели очень многое, они жили почти вдесятеро дольше обычных людей, помогали им и всячески способствовали прогрессу, цивилизации, культуре.