– Я знаю, что вы задумали!
Ему никто не ответил. Он повернулся к Людовичу и крикнул:
– Думаешь, я сплю? Я слышал… Я все слышал!
Побледнев, Людович молча смотрел на него. С неистовой злобой сапер продолжал:
– Учти, если погибну я, ты сдохнешь вместе со мной.
Затем, обессиленный, он уронил голову на покрытые волдырями колени. Гай в промежутках между приступами дремоты молился.
Позже в тот день – какой же это был день: следующий или второй? – саперный капитан подполз к Гаю и шепотом попросил:
– Мне нужен ваш пистолет, дайте его мне, пожалуйста.
– Зачем?
– Свой я выбросил до того, как нашел эту лодку. Здесь я командир. Я один имею право носить оружие.
– Чепуха.
– Значит, вы тоже с ними?
– Не понимаю, о чем вы говорите.
– Да, это, пожалуй, верно. В самом деле, вы же спали. Но я слышал их разговор, пока вы спали. Мне известны их планы, его план, – прошептал он, кивнув на Людовича. – Вы же понимаете, мне необходим ваш пистолет, ну пожалуйста.
Гай взглянул в его безумные глаза и вытащил пистолет из кобуры.
– Если вы снова заснете, то пистолетом овладеет он. В этом и состоит его план. Я единственный в состоянии не спать. Я обязан бодрствовать. Если я засну, мы все пропадем. – Безумный взгляд был полон мольбы. – Теперь вы понимаете? Ну пожалуйста, я должен иметь пистолет.
– Вот самое лучшее место для него, – сказал Гай и бросил оружие за борт.
– Идиот! Проклятый идиот! Теперь мы все в его власти.
– Прилягте, – сказал Гай. – Успокойтесь, не то вы заболеете.
– Один против всех вас! – обреченно произнес капитан. – Совершенно один.
В эту ночь между заходом луны и восходом солнца саперный капитан исчез. На рассвете парус безжизненно повис. На горизонте – ни одного ориентира, по которому можно было бы определить, стоят они на месте или дрейфуют по течению, и никаких следов саперного капитана.
Что же было реальным? Клопы. Вначале это показалось неожиданностью. Гай всегда думал о море, как о чем-то особенно чистом. Однако под всеми шпангоутами старой лодки оказалось полно клопов. По ночам они расползались повсюду, больно кусались и испускали зловоние. К началу дня они заползали в укрытые участки тела, под колени, на затылок, под подбородок. Они-то были реальными. А как насчет китов? Было такое время – и оно отчетливо сохранилось в памяти Гая, – когда он проснулся и услышал, как залитое лунным сиянием окружающее море издает низкую, раздирающую уши ноту, и увидел вокруг лодки огромные блестящие мясистые туши, то вздымающиеся на волнах вверх, то проваливающиеся вниз. Были ли они реальными? Был ли реальным туман, опустившийся на воду, и закрывший их, и рассеявшийся так же быстро, как появился? А черепахи? В ту же ночь или в другую после захода луны Гай увидел, как на спокойной поверхности моря появились мириады кошачьих глаз. В батарейках ручного фонарика, который Гай использовал очень экономно, еще оставалось немного энергии. Он повел тусклым лучом по воде и увидел, что все море, насколько хватало света, покрыто слегка покачивавшимися на волнах черепашьими панцирями и что на него изумленно уставились бесчисленные, неопределенного возраста, похожие на ящериц морды.
Пока Гай перебирал в памяти эти смутные воспоминания, к нему постепенно возвращалось здоровье, подобно тому, как весной в сухой ветке пробуждается жизнь. За ним заботливо ухаживали. Первое время, когда под влиянием инъекции морфия он находился в полусонном состоянии, над его головой висел сосуд с раствором солей, поступавшим по резиновой трубке в вену на руке, подобно тому, как садовники подкармливают питательными веществами цветы, предназначенные для выставки; по мере того как жидкость растекалась по венам, его ужасно распухший язык постепенно уменьшался, становился розовым и влажным и приходил в норму. Гая натирали маслом, как крикетную биту, и его старческая, морщинистая кожа делалась гладкой. Очень скоро его ввалившиеся глаза, свирепо глядевшие на него из зеркальца для бритья, приобрели свой обычный мягкий, меланхолический взгляд. Фантастические галлюцинации в его мозгу уступили место перемежающемуся и неясному, но спокойному сознанию.
Первые дни он с благодарностью пил чашками восхитительный солодовый напиток и тепловатый рисовый отвар. Его аппетит отставал от физического выздоровления. Ему назначили легкую диету – вареную рыбу и саго, но он ничего не ел. Его перевели на консервированную селедку, мясные консервы и картофель, бланманже и сыр.
– Как он ест? – неизменно спрашивал полковник, обходивший палаты.
– Весьма посредственно, – докладывала медсестра.
Гай доставлял одни неприятности этому тучному, добродушному и довольно тяжелому на подъем офицеру, он знал это и сожалел об этом.
Полковник испробовал все виды уговоров, от повелительного: «Ну довольно, Краучбек, кончайте это» – до заботливого: «Если вы в чем-либо и нуждаетесь, то это в отпуске по болезни. Вы могли бы поехать куда угодно, хоть в Палестину, если хотите. Вам нужно больше есть. Попробуйте заставить себя». Полковник направил к нему неврастеника-психиатра, которого Гай легко провел ничем не нарушаемым молчанием. Наконец полковник заявил:
– Краучбек, я обязан сказать вам, что ваши документы прошли все инстанции. Ваше временное назначение потеряло силу со дня капитуляции на Крите. С первого числа этого месяца вы получаете прежний чин лейтенанта. Неужели вы не понимаете, дружище: продолжая лежать здесь, вы теряете деньги!
В этом обращении звучала настоятельная просьба. Гай и хотел бы успокоить его, но к этому времени утратил способность делать то, что от него требовали, точно так же, как, приехав однажды в Англию, еще до войны, чувствуя сильное утомление, он обнаружил, что необъяснимым образом разучился завязывать себе, галстук бабочкой. Он повторял, казалось бы, привычные движения, но каждый раз узел либо распадался, либо получалось, что бант стоит строго вертикально. В течение десяти минут он, выбиваясь из сил, стоял перед зеркалом и наконец вынужден был позвонить и попросить о помощи. На следующий вечер и неизменно в дальнейшем он без труда выполнял это маленькое чудо ловкости рук. Так и теперь, тронутый искренностью этого пожилого полковника медицинской службы, он и хотел бы ответить ему, но был не в состоянии сделать это.
Полковник посмотрел историю болезни, в которой были зарегистрированы неизменно нормальная температура Гая, его ровный пульс и координированные движения. Затем он вручил историю болезни старшей медсестре в красном колпаке, которая передала папку медсестре в полосатом колпаке, и вся процессия оставила его в одиночестве.
Выйдя за дверь, полковник озабоченно и неохотно распорядился, чтобы Гая перевели для обследования в другую палату.
Однако, сумасшедший или нормальный. Гай не давал наблюдавшим за ним никакой пищи для фантазии. Подобно миссис Барнет, он лежал, положив едва двигавшиеся руки поверх полотняной простыни.