- Истинная справедливость, - говаривал сэр Уилфред, - это умение подойти к любому вопросу как к головоломке.
Пробыв на своем посту несколько месяцев, он не без тщеславия отмечал, что к нему обращаются все реже и реже.
Однажды утром, вскоре после того как сэр Уилфред взялся за перевоспитание Поля, перед начальником тюрьмы предстал рыжий детина.
- Господи боже мой! - воскликнул сэр Уилфред. - Да ведь этот человек на особом режиме! Что он тут делает?
- Вчера вечером я заступил на ночное дежурство, с двадцати ноль-ноль до четырех ноль-ноль, - забубнил надзиратель. - Мое внимание привлек шум, исходивший из камеры этого заключенного. Заглянув в глазок, я увидел, что заключенный в состоянии крайнего возбуждения мечется по камере. В одной руке у него была Библия в другой - ножка от табурета. Заключенный таращил глаза, тяжело дышал и время от времени бормотал стихи из Библии. Я сделал ему внушение, но в ответ он обозвал меня предосудительными словами.
- Какими именно? - заинтересовался главный надзиратель.
- Он обозвал меня моавитянином, мерзостью моавитянской, умывальной чашей, нечистой тварью, необрезанным моавитянином, идолопоклонником и блудницей вавилонской, сэр.
- Так-с, что вы на это скажете? - обратился сэр Уилфред к главному надзирателю.
- Очевидно, неподчинение требованиям охраны, - ответил главный надзиратель. - Следует применить диету номер один. На известное время.
Однако, совещаясь с главным надзирателем, сэр Уилфред на самом деле нисколько не интересовался его мнением. Он любил мысленно подчеркнуть (и дать понять арестанту) всю разницу между официальной точкой зрения и его собственной.
- Что, по-вашему, самое важное в этой истории? - спросил он.
Главный надзиратель задумался.
В общем и целом, блудница вавилонская, сэр...
Сэр Уилфред улыбнулся, как фокусник, вытащивший из колоды нужную карту.
- А я, - сказал он, - думаю иначе. Вас это, быть может, удивит, но, на мой взгляд, самое важное - ножка табурета, которой размахивал заключенный!
- Порча тюремного имущества, - кивнул главный надзиратель. - Тяжкий проступок.
- Чем вы занимались на свободе? - повернулся Лукас-Докери к арестанту.
- Плотничал, сэр.
- Так я и знал! - возликовал сэр Уилфред. - Вот вам еще один случай подавленной потребности в творчестве! Послушайте, дружок, с вашей стороны очень скверно оскорблять надзирателя, который, разумеется, никакая не вавилонская блудница. Надзиратель символизирует собой справедливое негодование общества и, как и все мы, он - добрый христианин. Но я понимаю, отчего вам тяжело. Вы творили, а теперь, в тюрьме, почувствовали, что вас лишают средств самовыражения. Ваша творческая энергия находит выход в бессмысленных вспышках. Я распоряжусь, чтобы вас снабдили верстаком и плотницким инструментом. Прежде всего - почините мебель, которую вы так бесцельно сломали, а потом мы подберем вам работу в русле вашей прежней профессии. Идите... Ищите первопричину! - добавил сэр Уилфред, когда рыжего увели. - Ваши Правила внутреннего распорядка подчас только смазывают симптомы, вместо того чтобы вскрыть самую подоплеку проступка.
Два дня спустя тюрьма пришла в состояние крайнего оживления. Что-то произошло. Поль проснулся в обычное время, по звонку, но дверь отперли только через полчаса. Крик надзирателя "Парашу за дверь!" звучал все ближе и ближе, прерываемый то и дело суровым "Говори, да не заговаривайся!", "Не твое дело!" и зловещим "Дождешься!". Арестанты почуяли неладное. "Может, разразилась эпидемия, скажем, сыпняк, - размышлял Поль, - или какое-то несчастье на воле: война или революция..." Арестанты поневоле молчали, а от этого все воспринималось особенно остро. В глазах надзирателя Поль уловил отблески кровавой резни.
- Что-то случилось? - спросил он.
- Еще как случилось! - рявкнул надзиратель. - А кто меня еще раз об этом спросит, тому я ребра пересчитаю.
Поль принялся убирать камеру. Его разбирало любопытство и выводило из себя нарушение обычного распорядка. Мимо протопали два надзирателя.
- Я тебе так скажу: начальника давно пора было проучить. Но жаль мне беднягу.
Любой мог быть на его месте, - последовал ответ.
Принесли завтрак. Когда из-за двери показалась рука с миской, Поль прошептал:
- Что случилось?
- Ты что, не знаешь? Убийство. Страсть какое кровавое.
- Пошевелись! - заревел дежурный надзиратель.
Итак, с начальником тюрьмы покончено. Он, конечно, старый зануда, но все-таки все это крайне неприятно. Убийство проходит незамеченным в бойком мире шоферов, боксеров и велосипедистов, а в этой гробовой тишине оно вызывает настоящий столбняк.
От завтрака до молитвы прошла целая вечность. Наконец зазвонил колокол. Двери снова отперли. Арестанты молча зашагали в часовню. На этот раз рядом с Полем очутился Филбрик. Надзиратели уселись на своем возвышении и пресекали все попытки заговорить. Лучшим моментом для трепа считалось пение гимна. Его и дожидался Поль.
Если кого и убили, то не сэра Уилфреда. Он стоял у входа в алтарь с молитвенником в руках. Зато куда-то делся Прендергаст. Сэр Уилфред вел службу за него. Тюремный врач, путаясь и безнадежно увязая в длинных словах, прочел отрывок из Писания. Где же Прендергаст?
Наконец объявили номер гимна. Раздались звуки органа, на котором с большим чувством наигрывал арестант, в прошлом помощник органиста в валлийской церквушке. Все вздохнули и набрали воздуха, чтобы наконец-то отвести душу.
- Иисус, всем сердцем верю я, -
пел Поль, -
- А где же Прендергаст?
- Ты что, не знал? Ему каюк.
- И с нами благодать.
- Наш Пренди к рыжему пошел.
К тому, который псих,
А рыжий загодя припас
Рубанок и пилу.
- Откуда псих достал пилу?
- Ему начальник дал.
Он, дескать, плотник.
Отпилил Он Пренди котелок.
Мой кореш слышал все, что там
Творилось за стеной,
А надзиратель сделал вид,
Что он тут ни при чем.
- О боже! Я погряз в грехах,
И мне спасенья несть.
- Наш Пренди полчаса визжал,
А рыжий черт пилил.
Считай, нам крупно повезло.
А то бы нам капут...
Начальнику утерли нос -
Тут надзиратель прав.
А м и н ь.
Что тут ни говори, а хорошо, что этот ненормальный выбрал Прендергаста. Кое-кто даже высказался в том духе, что рыжий сделал это по подсказке начальства. Смерть заключенного или надзирателя повлекла бы за собою расследование, которое могло бы основательно поколебать реформы Лукаса-Докери, а может быть, я бросить тень недоверия на главного надзирателя. Смерть же Прендергаста прошла почти незамеченной. Убийцу перевели в Бродмур, и жизнь тюрьмы пошла своим чередом. Впрочем, начальник тюрьмы стал как будто больше прислушиваться к словам главного надзирателя. Сэр Уилфред с головой ушел в статистику, и тюрьма опочила под беспристрастной сенью Правил внутреннего распорядка. На радость надзирателям, все шло точь-в-точь, как в старые добрые времена, при полковнике Мак-Аккере.