Внутри, в салонах, сообщавшихся между собой винтовыми лесенками и металлическими переходами, было тесно и жарко. Повсюду торчали какие-то выступы, и мисс Рансибл уже через полчаса оказалась вся в синяках. Был оркестр, был бар, и все те же лица. Новым было то, что до сих пор вечеров в дирижаблях никто не устраивал.
Адам поднялся на нечто вроде открытого балкона. Необъятный шелковый пузырь заслонял небо, чуть заметно колыхался на ветру. Фары подъезжающих машин чертили полосы света на растрепанной траве. Кучка зевак у ворот изощрялась в насмешках. На балконе неподалеку от Адама раскинулась на подушках влюбленная парочка. Еще там была незнакомая ему молодая женщина, она держалась за строп и тяжело дышала – видимо, ей было нехорошо. Вспыхнул огонек сигары, и Адам увидел, что влюбленная парочка – это Мэри Маус и магараджа Поккапорский.
Тут к нему подошла Нина.
– Обидно, что двое таких богатых людей влюблены друг в друга, – сказала она, кивнув на магараджу и Мэри. – Сколько денег зря пропадает.
– Нина, – сказал Адам, – давай поскорее поженимся, хорошо?
– Да, надо бы, а то очень скучно.
Молодая женщина, которая плохо себя чувствовала, пошатываясь, прошла мимо них, решив, как видно, уехать домой, если ей удастся найти свое пальто и своего кавалера.
– …не знаю, может быть, это звучит глупо, – сказал Адам, – но мне, честное слово, кажется, что брак должен длиться, понимаешь, – что он должен быть надолго. Тебе тоже так кажется? Или нет?
– Да, это одно из преимуществ брака!
– Я рад, что ты так считаешь. Я почему-то не был в этом вверен. А иначе получается какая-то фикция, верно?
– По-моему, тебе надо еще раз съездить к папе, – сказала Нина. – Писать нет смысла. Съезди и скажи ему, что у тебя есть работа, и ты теперь богатый, и что мы поженимся еще до Рождества.
– Ладно. Так и сделаю.
– …Помнишь, как мы в первый раз сговаривались, что ты к нему поедешь?… Вот точно так же… это было на вечере у Арчи Шверта.
– Ох, Нина, сколько же всяких вечеров!
(Костюмированные вечера, дикарские вечера, викторианские вечера, вечера эллинские, ковбойские, русские, цирковые, вечера, на которых меняются костюмами, полуголые вечера в Сент Джонс Вуд, вечера в квартирах и студиях, в домах и на кораблях, в отелях и ночных клубах, на ветряных мельницах и в плавательных бассейнах, школьные вечера, где пьют чай с пышками, безе и консервами из крабов, оксфордские вечера, где пьют старый херес и курят турецкие сигары, скучные балы в Англии, нелепые балы в Шотландии и отвратные танцульки в Париже – все эти сменяющиеся и повторяющие друг друга людские скопища… Эта мерзкая плоть…)
Он прислонился пылающим лбом к прохладной Нининой руке и поцеловал ее в ямку у локтя.
– Понимаю, милый, – сказала она и положила руку ему на голову.
Самодовольной походочкой, заложив руки за фалды, на балкон вышел Рыжик.
– Как дела, друзья? – сказал он. – Здорово здесь все устроено, а?
– Веселитесь, Рыжик?
– Еще бы. Знаете, я тут познакомился с одним отличным малым, зовут Майлз. Парень хоть куда. Такой, понимаете, общительный. Тем-то и хороши настоящие вечера – знакомишься со стоящими людьми. Понимаете, другого за год и то не узнаешь, а вот с таким малым, как Майлз, сразу чувствуешь себя как с закадычным другом.
Автомобили один за другим уже отъезжали от ворот. Мисс Рансибл сказала, что она слышала об одном божественном ночном клубе, где-то около Лестер-сквера, где подают спиртное в любое время суток. Называется – Клуб святого Христофора.
И они все поехали туда в машине Рыжика.
По дороге Рыжик сказал: – Этот Майлз, он, понимаете, какой-то странный…
Найти Клуб святого Христофора оказалось нелегко.
Туда вела узкая дверь рядом с входом в магазин, и мужчина, который вышел на звонок, придержал дверь ногой и с опаской выглянул на улицу.
Они заплатили по десять шиллингов и расписались выдуманными фамилиями в книге посетителей. Потом спустились в подвальное помещение, где было очень жарко и накурено, вдоль стен стояли шаткие столики на бамбуковых ножках и несколько пар танцевало на блестящем, крытом линолеумом полу.
Женщина в желтом платье со стеклярусом играла на рояле, другая, в красном платье, играла на скрипке.
Они заказали виски. Официант сказал, что очень сожалеет, но виски нет, сегодня – нет. Только что звонили из полиции предупредить, что в любую минуту может быть облава. А вот копчушки он может порекомендовать.
Мисс Рансибл сказала, что это же смешно, копчушками не напьешься, и вообще клуб производит жуткое впечатление.
Рыжик сказал, что, раз уж они здесь, ничего не поделаешь, надо попробовать копчушки. Потом он пригласил Нину танцевать, но она не захотела. Он пригласил мисс Рансибл, но она тоже не захотела.
Потом они ели копчушки.
Один из танцоров (явно успевший проглотить немало виски до того, как в Клуб св. Христофора позвонили из полиции), подошел к их столику и сказал Адаму:
– Вы меня не знаете. Я – Гилмор. Не хочу затевать скандал при дамах, но, когда я вижу перед собой законченного хама, я ему прямо так и говорю.
Адам спросил: – А вы почему, когда говорите, брызжете слюной?
Гилмор сказал: – Это у меня врожденный физический недостаток, а то, что вы о нем упомянули, лишний раз доказывает, какой вы законченный хам.
Тут Рыжик сказал: – И вам того же, дружище. Мое почтение!
Тут Гилмор сказал: – Рыжик, старина, здорово!
И Рыжик сказал: – Это же Билл. Вы на Билла не сердитесь. Он молодец. Мы с ним познакомились на пароходе.
Гилмор сказал: – Кто друг Рыжику, тот друг и мне.
И Гилмор с Адамом пожали друг другу руки.
Гилмор сказал: – Заведение здесь, в общем, паршивое. Едем лучше ко мне, там хоть выпьем.
И они поехали к Гилмору.
Гилмор жил в однокомнатной квартирке на Райдер-стрит.
Они сидели на кровати и пили виски, а Гилмора тем временем рвало в ванной.
И Рыжик сказал: – Что ни говори, а лучше Лондона нет места на свете.
В то самое время, когда Адам с Ниной сидели на палубе дирижабля, в доме леди Энкоредж проходил званый вечер совсем иного рода. Этот дом – последний уцелевший образец городской усадьбы английского вельможи – некогда поражал своим величием и царственными размерами, и даже теперь, хотя он стал всего лишь «живописным уголком», зажатым между железобетонных небоскребов, его фасад с колоннами, отодвинутый вглубь от улицы и затененный оградой и деревьями, был так исполнен достоинства, так дышал благородным изяществом и стариной, что у миссис Хул даже дух захватило, когда ее машина въехала на просторный парадный двор.