Вдруг меня осенило: я всегда считала, что Роланд безразличен Каролине. А если нет? Конечно, это казалось невероятным: для меня Роланд был еще ребенком, и я не понимала, как его ухаживания можно принимать всерьез. Но я забывала, что Каролина смотрит на него другими глазами. Я его сестра, мы вместе росли, а они познакомились только недавно. Может быть, ей с ним интересно. Тогда нет ничего странного в том, что она сильно на меня обиделась. Из моих слов девушка могла понять, что недостаточно хороша для моего брата. И что я веду речь именно об этом, а Свею приплела только потому, что не решаюсь говорить напрямик.
Ну и ну! Что же я наделала! Конечно, Каролина меня неправильно поняла! Вот откуда ее резкость, ее нежелание говорить на эту тему. Я смертельно обидела ее. Ведь она так хотела заслужить наше признание! Я должна ей все объяснить, но не могу же я, в самом деле, сказать: «Только не подумай, что ты недостойна моего брата». Да, положение не из приятных!
Я осторожно посмотрела на Каролину. Она все еще чистила дорожку, повернувшись ко мне спиной. И, конечно, чувствовала себя обиженной и несчастной. Пожалуй, лучше всего притвориться, будто ничего не произошло, и вернуться к нашему разговору. Тогда она сама поймет, что ошиблась.
– Послушай, Каролина! – сказала я словно между прочим. – А правда, как тебе Роланд?
Она пожала плечами. Ну и ответ! Даже не повернулась ко мне. Но я, как ни в чем не бывало, продолжила:
– Про собственных братьев никогда толком не знаешь… Мне даже трудно судить о его внешности… – Тут я замялась, а потом выпалила то, что вовсе не собиралась говорить, словно меня вдруг прорвало: – А у тебя тоже так с твоим братом?
Кто меня за язык дернул?.. Но ничего не произошло. Я даже подумала, что Каролина не расслышала. Она все так же убирала снег, правда, теперь повернувшись ко мне лицом, и я увидела, что она была совершенно спокойна.
– Пожалуй, это бессмысленно, – сказала Каролина, и я подумала, что она имеет в виду наш разговор, но через мгновение она добавила: – Снега становится все больше и больше.
Каролина ясно дала понять, что хочет сменить тему разговора, но я не собиралась сдаваться. Я жалела, что упомянула ее брата, но недоразумение с Роландом следовало прояснить. Поэтому я продолжала болтать:
– Как, по-твоему, Роланд симпатичный?
Каролина снова пожала плечами, продолжая сгребать снег.
– Вроде симпатичный. Не кривой, не косой.
Она огляделась, словно размышляя, за какой сугроб приняться в первую очередь. Но все-таки она мне ответила! А это уже кое-что! Я осмелела.
– Ну и как? Он тебе нравится?
Я спросила как бы шутя, но, похоже, она восприняла мой вопрос всерьез. Она задумчиво посмотрела на снег и медленно произнесла:
– Нет, с чего ты взяла?
Мне следовало понять, что я слишком далеко зашла. Но я ужасно разозлилась на Каролину и уже не владела собой. Как она могла быть такой равнодушной, когда дело касалось моего брата!
– Тогда перестань морочить ему голову! – прошипела я. – В конце концов, это жестоко!
Она в третий раз пожала плечами:
– Зачем усложнять? Роланд понимает, что я шучу. Он вовсе не глуп.
– Нет, но он влюблен в тебя. А с этим не шутят! Как ты не понимаешь, он все воспринимает всерьез.
– А я тут при чем, скажи на милость? Поговори с ним сама, если ты о нем беспокоишься.
Она снова начала чистить дорожки. Я подошла и забрала у нее лопату – ей придется меня выслушать.
– Я беспокоюсь не о нем. А о тебе.
Но она с невозмутимым видом протянула руку и сказала:
– Верни мне, пожалуйста, лопату. Нужно закончить работу, а то нагорит от Свеи.
Я отдала лопату и сразу почувствовала, что уже не могу повернуть разговор в нужное русло.
– Ты слышала, что я сказала?
Держа лопату на весу, она произнесла ледяным голосом:
– Извини, я не хочу продолжать этот разговор.
– Да ты, ей-богу, ненормальная какая-то!
Я швырнула лопату в сугроб – собственное бессилие приводило меня в отчаяние. Неужели это Каролина? Такая недоступная, высокомерная? Я была в ярости. Конечно, глупо так выходить из себя. Только все испортила. Хотя у меня и так вряд ли что-нибудь бы вышло. К ней разве подступишься? Крепкий орешек! Не глядя на нее, я пошла домой. Но вдруг она преградила мне дорогу. Ничего не говоря, Каролина просто стояла и смотрела на меня. Совершенно спокойно. Что ей от меня надо?
– Извини, что я вспылила, – сказала я. – Но я, правда, хотела как лучше.
Она улыбнулась странной улыбкой.
– А я не хотела «как лучше». Я хотела тебя проучить!
Что это значит? Как это «проучить»? Я не поняла ее.
– Да. Потому что ты была со мной неискренна. Ведь тебя беспокоит Роланд, а не я. Зачем было ломать комедию?
Ну что тут скажешь, если она все понимает по-своему. Нет ничего труднее, чем убеждать людей в том, что говоришь без всякой задней мысли. Но пусть пеняет на себя. Роланда из дома не выгонят. А ее могут. Объяснять ей что-либо было бессмысленно. Мне следовало смириться с этим. Продолжать разговор было глупо, и мне захотелось как можно скорее уйти. Но когда я проходила мимо Каролины, она задержала меня. Просто преградила рукой дорогу и, спокойно глядя на меня, сказала:
– Я все понимаю и не упрекаю тебя. Кровь – не вода. Знаю по себе. У меня тоже есть брат и сестры, правда сводные, но это все равно. Я понимаю, что ты чувствуешь, потому что и для меня нет никого ближе и дороже их. Я люблю их.
Она смотрела мне прямо в глаза, слегка улыбаясь своей странной улыбкой. Я хотела ответить, но не находила слов. На этот раз я онемела от радости. Наконец-то она доверилась мне! Она призналась, что у нее есть брат и сестры.
– О, Каролина, ты, ты… Я так рада. Я знала. Я уже…
Но больше я не успела ничего сказать. Она вдруг уступила мне дорогу, демонстративно прошла вперед и, открыв передо мной дверь, с подчеркнутой почтительностью сделала книксен.
– Прошу вас, фрекен!
Я увидела в окне Свею, но все же успела повернуться к Каролине и прошептать:
– Ты удивительный человек, Каролина. Смогу ли я когда-нибудь тебя понять?
Похоже, что буря, которая меня пугала, миновала нас. Опасность нам больше не угрожала. А может, и не было никакой опасности? Может, это игра воображения? Плод моей буйной фантазии, которая в очередной раз сыграла со мной шутку?
Была середина зимы – самое темное время года. Лишь мерцающие огоньки свечей да керосиновые лампы освещали наш дом. Стоит ли удивляться, если при этом разыгрывалось воображение и дорисовывало увиденное, наделяя его несуществующими чертами?