Вдруг где-то монастырский колокол прозвонил заутреню. Ему вторил другой, потом третий и еще… Послышался плеск весел причаливающего ялика. Когда Готье захотел поднять измученную Катрин, чтобы перенести ее в лодку, она испытала такую острую боль, что снова лишилась чувств.
Очнулась лишь в кровати в доме Симоны, чтобы снова погрузиться в ад страшных видений, бреда, кошмаров, вызванных нарастающим жаром.
Утром она не узнала Жака де Руссе, оборванного, покрытого пылью и кровью, с длинным свежим рубцом на правой щеке. Он пришел сообщить ей, что все в порядке, что Рене д'Анжу, целый и невредимый, снова помещен в Новую башню.
– К тому же по собственной воле! – доверительно сообщил он Симоне. – Когда мы напали на Дворянчика и его банду, он во время боя преспокойно мог скрыться. Но он этого не сделал. Наоборот, сражался на нашей стороне, и когда исход боя был предрешен, подошел ко мне и сказал: «Вы спасли мне жизнь, капитан. Теперь вам остается лишь снова доставить меня в Дижон. – Заметив мое удивление, он добавил: – Я был бы неблагодарным, если бы отправил вас на эшафот за то, что вы позволили мне убежать. Я хочу вам напомнить то, что вы часто забываете: меня удерживает данное слово, а не ваши запоры. Рыцарь лишь единожды дает слово, тем более король…»
– Если я правильно понял, – сказал Готье, – вам пришлось иметь дело с целой бандой Дворянчика. Как вы справились с превосходящим по численности противником?
– По пути я присоединил гарнизоны Гийомских ворот, ворот Фермеро и святого Николая. Этого оказалось достаточно. Мы хорошо отделали этих неверных, осмелившихся носить цвета Бургундии. К сожалению, некоторым удалось ускользнуть и скрыться.
– А Дворянчик?
Широкая улыбка, из-за шрама больше похожая на гримасу, осветила лицо капитана.
– Поймали как цыпленка. Его тайно привезли в Дижон, и завтра в крытой повозке под охраной я отправлю его в Лотарингию. Дворянчик был пленником монсеньора Рене д'Анжу и сбежал от него. Теперь он вернется в свою тюрьму. Все возвращается на круги своя! А мне бы не помешал хороший кувшинчик вина, госпожа Симона; я знаю немного домов, где вино было бы лучше вашего!
Прекрасная кормилица смущенно улыбнулась:
– Мне нет прощения, Жак! Но вы так увлеченно рассказывали! Сейчас вам принесут вина и промоют рану. Пойдемте со мной в гостиную.
Когда она открыла дверь, с кровати Катрин послышалось рыдание. Госпожа де Монсальви снова погрузилась в свой кошмарный сон. К ней тотчас же подбежали Готье и Беранже. Сухие губы Катрин горели. Готье провел по ним тампоном из корпии, смоченным липовым настоем. Графиня запричитала:
«Арно! Арно! Я иду… не уходи… Любовь моя, подожди меня!.. Подожди меня… Я хочу вернуться домой!..»
Из полуоткрытых глаз градом полились слезы, голова Катрин металась по подушке, как будто стараясь прогнать страшные видения.
Беранже взглянул на своего друга.
– Увидит ли она снова Монсальви и детей? – пробормотал он сдавленным от слез голосом.
Бывший студент огорченно пожал плечами:
– Это известно одному Богу: я боюсь, как бы ее выздоровление не затянулось. Скоро наступит зима…
Как будто в подтверждение его слов, на Дижон упал первый снег…
Зима пришла, как захватчик. Ветер срывал с ветвей деревьев последние листочки. Небо сровнялось с землей, словно в тумане. Все законопатили окна и устроились в уголке у горячего очага в сонливом ожидании первой песни жаворонка, которая разбудит природу и объявит начало полевых работ.
Как и другие, Катрин могла остаться в уютном доме Симоны Совгрен и подождать весну, чтобы предстоящий путь оказался менее опасным. Она могла бы не спеша залечить раны на своем истерзанном теле, в это время зарубцевалась бы и душевная рана стыда и отвращения. Она могла бы… Но она этого не сделала.
Жар прошел через двое суток. К величайшему изумлению своих друзей и доктора, вызванного Симоной, Катрин через три дня открыла глаза и ясным взглядом посмотрела на окно, стекла которого сплошь были покрыты кружевным инеем. Как только сознание полностью вернулось к ней, вернулась и память.
Громкие рыдания Катрин разбудили Готье, который спал на подушках у камина, просидев около хозяйки всю ночь.
Тут же вскочив, он с недоумением посмотрел на нее, затем взял ее запястье, пощупал пульс.
– Жар спал! – радостно воскликнул он. – Бог услышал наши молитвы!
Тут он заметил, что она плачет, и положил руку на лоб Катрин.
– Нет, – начал он, не замечая, каким нежным стал его голос, – надо не плакать, а радоваться, что вы вырвались из лап смерти, мы уже было думали, что она не выпустит вас. Жизнь оказалась сильнее.
– Моя жизнь кончена!
Он упал на колени перед кроватью.
– Ваша жизнь… О нет, не надо так говорить! Иначе и нам не стоит жить, Беранже и мне, ведь это мы обрекли вас на муку! Я вас умоляю, старайтесь больше об этом не думать, все забыть.
– Я никогда не смогу забыть…
Она отвернулась к стене, любой, даже почтительный, взгляд был ей невыносим. Она чувствовала себя униженной, прокаженной, как будто бы ее тело было все еще выставлено на всеобщее обозрение.
Она отказалась от пищи, надеясь умереть от слабости. Тогда однажды вечером Симона, не говоря ни слова, вышла из дома и вернулась, ведя за собой пожилую женщину. Лицо этой женщины было удивительно ясным и приветливым.
Госпожа Морель попросила всех выйти из комнаты. Оставшись наедине со своей подругой, она подошла к кровати Катрин и наклонилась к ней.
– Катрин, – прошептала она, – я привела вам друга… друга, способного вас понять. Она повитуха и хочет осмотреть вас, чтобы определить, что стало с вами. Ведь именно это вас гложет?
Катрин повернула заплаканное лицо, ее губы дрожали, веки были закрыты, словно она боялась увидеть отражение своего стыда на лице подруги.
– О! Симона, как вы можете…
– Лучше скажите, как хорошо я ее понимаю, – прервала ее вошедшая дама. – Скажите ей, что я из Сабле и что двадцать лет назад, когда англичане заняли мой город, я была изнасилована целым отрядом. Скажите ей, что я чуть не умерла, но мне повезло и я встретила умудренную опытом женщину. Она выходила меня и одновременно передала мне желание помогать всем пострадавшим от насильников. Одному Богу известно, сколько их в наше дикое время!
– Но я не хочу жить, я хочу умереть!
– Почему? Из-за кого? Ваша жизнь принадлежит не вам. У вас есть семья, именно ей вы и принадлежите.
– Семья? – горько прошептала Катрин, сдерживаясь, чтобы снова не заплакать. Монсальви, ее земли, дом, все дорогие ее сердцу люди казались ей теперь потерянным раем, двери которого уже никогда перед ней не откроются. У ангела, преграждающего ей туда путь огненной шпагой, было холодное лицо Арно.