В какой-то степени ему был доступен ход времени. Эхомба догадывался, что оно движется, хотя в каких величинах ведется отсчет – в мгновениях или столетиях, – сказать не мог. Сначала, отделившись от собственного тела, он как бы воспарил. Затем с необыкновенной скоростью, хотя не почувствовав перемещения, он оказался в пустоте, в безмерном пространстве. Вокруг было черным-черно, и немигающий свет далеких звезд не рассеивал этой черноты. Рисунок созвездий был ему незнаком. В этой тьме не было и намека на что-то твердое, на какую-нибудь опору. Только пустота и бесчисленные звезды. И души.
Вернее, он назвал их душами за неимением лучшего термина. Они парили в безграничной пустоте – все, кто когда-либо населял утраченную теперь Землю. В их глазах угадывалась смесь любопытства и изумления. Эхомба поймал себя на том, что сохранил понятие о теле, о физической сущности, и был удивлен тем, что, глядя на эти тела, лишенные признаков пола и возраста, чувствует, что его окружают люди.
Одна из этих телесных душ звала его из более ранней эпохи… Солдат, в чьих глазах сквозило что-то знакомое.
Окружающие тела не дышали, не пахли. Возможно, они – и он тоже – могли слышать, но в этой пустоте не было звуков в прежнем понимании. Он вдруг осознал, что понимает, что говорят окружающие его души, но не слышит их, как было раньше. Звуки доходили до него изнутри, через внутреннее ухо. Слова, которые Эхомба сумел различить, напоминали выговоренные шепотком, «Который час?» или «Кто-нибудь может сказать, сколько времени?». Несмотря на внутреннюю связь с другими душами, больше Эхомба ничего не мог разобрать. Интересно, подумал он, почему тут не интересуются днем, месяцем или годом?
Вновь прибывшие души можно было легко распознать по нескончаемым попыткам постичь пространство и свою новую сущность, выливающиеся в недоуменное: «Как, я уже здесь?» Эта едва слышимая мантра повторялась вновь и вновь, равнодушно, но и без скуки. Время шло, а вопрос повторялся. Сколько миллионов или миллиардов раз, Эхомба понятия не имел. То же самое можно было сказать о тех, кто плавал в пустоте вокруг него. Чувства, ощущения, определенность – все ушло прочь. Проходил какой-то промежуток времени, и вопрос повторялся, такой же тихий и безучастный.
Но в этой невесомой пустоте вскоре родилось еще одно ощущение – осознание общей предназначенности «всему». Откуда оно взялось, Эхомба не знал. Исследователь по натуре, он был рад понять, что все на свете имеет причину и цель, основанную на чем-то «всём», но был и разочарован оттого, что не понимал, что же такое это «всё». Это состояние было похоже на крушение надежд, хотя точно описать его в прежних терминах не представлялось возможным.
Он не ощущал ни жары, ни холода, ни собственного веса. Не испытывал боли или удовлетворения. Ничего! Только чувство существования – и Цели! Не божество, не кто-то, наблюдающий и управляющий, – просто души, люди, собравшиеся вместе, думающие о Цели…
Химнет Одержимый, высокомерный, уверенный в себе, по-прежнему стоял возле тронного кресла. Он поправил шлем, за время поединка сбившийся набок, и указал на чужаков у подножия трона.
– Видишь их, Перегриф?
– Да, господин, – ответил генерал, всегда готовый исполнить приказ.
– Как только придут в себя, наплачутся вволю, узнай, что они намерены делать. Наемнику предложи поступить ко мне на службу – но только не в гвардию. У меня нет обыкновения подбирать в ближайшее окружение людей, имеющих повод для мести. Кот по сравнению со своими мелкими сородичами проявил себя разумным. Я полагаю, что он пожелает уйти. Отпусти его. Что касается волосатого верзилы, – правитель пожал плечами, – то даже не знаю, что с ним делать. Надеюсь, он уйдет вместе с котом. Только пусть не пачкает пол. – Он повернулся к прорицательнице и протянул руку. – Прошу, дорогая. Я думаю, на сегодняшнюю ночь представлений достаточно.
Припавший к распростертому телу Симна внезапно издал дикий вопль. Слезы потоком текли по его щекам.
– Ты, сумасшедший осел, думающий лишь о себе! Ты, мрачный самодовольный ублюдок! Что я теперь скажу твоей семье?
– Извини, – пробормотал стоящий рядом с северянином Хункапа Аюб. – Я вынужден попросить тебя отойти на шаг.
– И что будет? – рыдая, выговорил Симна. – Почему я… – Он внезапно замолк и удивленно уставился на Хункапу. – Постой. Что ты сказал?
Взгляд похожих на голубой арктический лед маленьких глазок был равнодушным.
– Я попросил тебя отойти. Мне нужен простор.
– Что тебе нужно? – Глаза у северянина сузились. – А где же «Хункапа хочет», «Хункапе нужно, чтобы Симна отодвинулся»? – Симна поднялся. – Во имя всего сонма этих треклятых богов, кто мне объяснит, что все это значит?
– Мне для работы необходимо пространство, – откликнулся Хункапа Аюб.
Едва Симна отошел на пару шагов, Хункапа выпрямился во весь рост, откинул волосатую голову, несколько мгновений смотрел в потолок, потом закрыл глаза и резко выбросил обе руки вверх и в стороны.
Алита тоже отполз назад.
– Я знал, что с ним дело не чисто. Я знал.
– Что? – не понял Симна. – О чем ты знал?
Огромный черный кот, продолжая пятиться, негромко зарычал. Его когти визгливо заскребли по каменным плитам.
– От него, – объяснил левгеп – никогда не пахло ни глупостью, ни дикостью.
– Симбала! Асенка cap врануто! – вскричал Хункапа, взывая к силам, лежащим глубже, чем эти слова.
Нестерпимо яркое, ослепительно белое сияние возникло над его головой. Оно мощно пульсировало, его энергия рвалась на волю. Химнет Одержимый и его молодая супруга замерли, повернулись.
Хункапа закрыл глаза и начал что-то монотонно напевать. Потом резко опустил руки и, направив их на тело Эхомбы, воскликнул:
– Харанат!
Пульсирующая над его головой сфера заколыхалась и, медленно стронувшись с места, накрыла пастуха. Сияющая энергия впиталась в мертвое тело, как молоко в губку. Труп слабо засветился, странное мерцание окутало его с головы до ног. Не открывая глаз, Хункапа продолжал творить заклинание.
Химнет отпустил руку Темарил и торопливо подбежал к возвышению.
– Червь сказал, – воскликнул он, – владеющий искусством некромантии! Но он ни словом не упомянул, каков будет его облик!
Правитель вскинул руку и метнул смертоносную зеленую сферу в обросшего густой шерстью исполина.
Из глаз Хункапы Аюба ударила молния.
Она вонзилась в Этиоля Эхомбу. Пастух, поглощенный стремительным потоком чистейшей белой энергии, которая была постоянным спутником томительного дыхания миллиардов еще не закончивших свой жизненный путь, не исполнивших свое предназначение душ, вскочил с пола и принял удар изумрудной сферы на себя. Шар взорвался, разлетелся зелеными искрами. Симна прикрыл глаза рукой.
Химнет метнул в пастуха еще один шар. Эхомба отбил его легким движением руки: каждый палец его был вооружен белейшей энергией миллионов душ. Все чары Химнета были бессильны против нее.