Вероятно, в этом караване не было ни одного инквизитора. Разбойники, что на дорогах промышляли, никогда не нападали на караван, если в нем был хотя бы один из братьев в черных балахонах. Ведь бандиты убивали всех без разбора, а те, что поближе к землям степняков бесчинствовали, еще и в рабство людей забирали, зная, что их можно будет перепродать кочевникам. Так что окажись в отряде инквизитор — пришлось бы убивать и его. А это чревато последствиями: товарищи его сна и покоя знать не будут, пока не отомстят. Это называлось клановой этикой. Купцы под любым предлогом заманивали в караван инквизиторов. Те соглашались сопровождать их, потому что сами в чужие земли шли и отступников карать, и неверных в свою веру обращать.
Вытоптанная земля была липкой и скользкой. Все остались на тех местах, где их настигла смерть. Кто-то валялся придавленный лошадью, в которую угодило сразу несколько стрел, кто-то лежал на земле, кто-то был в повозках, вот только повозки эти подожгли и теперь вместо них остались только тлеющие головешки, кучи пепла да обгоревшие тела. Дым над ними уже не поднимался. Если они умерли прежде, чем их сожгли, то можно сказать, что смерть их была легкой, гораздо легче, чем смерть человека, которого посадили на кол.
Одежду с него сорвали всю. Видимо, она была самой богатой. А это значило, что на кол разбойники посадили владельца каравана. Для этого они срубили ближайшее дерево, заострили обрубок да и нанизали на него купца. Обрубок был густо облеплен кровью. Пока она не засохла, дерево легко входило в тело. Что уж они хотели у него выведать? Кто знает! Или позабавиться решили? Разбойники, видимо, ничего не боялись, видать, знали, что в округе людей нет. Человек-то перед смертью должен был кричать. Причем так, что уши бы закладывало… Если, конечно, у него язык до этого не вырвали. Тело еще не успело окоченеть, стало лишь холодным.
Стивр подошел к мертвецу. Лицо несчастного исказило страдание, но Стивр его узнал.
— Доминик Истор, — сказал он, глядя на мертвеца, — торговец из столицы.
— Ты знал его? — спросила Леонель.
— Скажем так — я был с ним знаком.
— Судя по твоему голосу, ты не очень-то и переживаешь об этой утрате.
— Для меня это совсем не утрата. Напротив даже. Я остался ему немного должен. Он был тот еще скряга. Про таких говорят, что они мать родную продадут, если за нее хорошо заплатят. Думаю, разбойники хотели у него выведать, где он хранит свои богатства. Он наверняка им ничего не сказал.
— Просто разбойники не умеют пытать, — подытожила Леонель.
— У них не так много практики, как у инквизиторов, — подхватил эту идею Стивр.
— Может, это… поищем чего полезного? — предложил Габор.
— Без толку время потеряем, — сказал Стивр. — Что касается обыскивания трупов — то разбойники в этом деле профессионалы. Уверен, что они все ценное и… не очень ценное забрали. После них ничего не найдешь.
— Эх, жалко, лошадки у них хорошие были. Нам бы они очень пригодились, — причитал Габор, смотря на мертвых лошадей.
— Да нам всем хватило бы и еще осталось, если бы мы чуть порасторопнее были и оказались здесь пораньше. Разбойники уж точно свидетелей живых оставить бы не захотели. Ты устал идти, что ли? — спросил Стивр.
— А ты нет? — рассердился Габор.
— Пора нам ноги отсюда уносить, — сказала Леонель, — следов-то мы здесь немало оставили. Чего доброго, когда до разбирательства дело дойдет, на нас этот караван спишут.
— Ты льстишь нам всем. В караване добрых два десятка людей было. Всех бы мы не положили.
— Кто знает, кто знает, — сказал задумчиво Леонель. Отвратительно пахло горелым мясом. Запах этот щекотал ноздри.
Вдруг тело Леонель задрожало. На лбу проступила испарина, а кожа стала бледнеть. Стивру показалось, что действие заклинания кончилось и под розовой кожей начинает проступать серебро.
— Что с тобой? — испуганно спросил он.
Все, что здесь произошло, не могло так на нее повлиять. Она повидала за свою жизнь немало жестокостей и привыкла к ним. Это что-то другое.
У Леонель дрожала рука, когда она стала ее поднимать, указывая на юг.
— Там что-то страшное произошло, — тихо и устало сказала она, — я не знаю, что именно, но что-то ужасное.
Стивр и Габор посмотрели на юг, но увидели только далекие-далекие холмы.
— Одновременно практически вся магическая энергия, что там была, что растекалась на много-много километров, вдруг исчезла, а потом преобразилась. Стала другой. Я не знаю, что это. Там, на юге, уже нельзя колдовать. Долго будет нельзя колдовать. Может, никогда.
Стивру сделалось тоскливо. Он все смотрел на юг, пытаясь понять, что же там случилось, что его ждет? Хоть они шли совсем в другую сторону. Но разве можно оставаться в стороне, когда мир начинает дрожать и разрушаться.
И, точно подтверждая эту догадку, Леонель опустилась на колени, приложила ладонь к земле и сказала:
— Земля дрожит.
Он тоже сел, также приложил ладонь к земле, но ничего не почувствовал.
Что же это? Может, мир опять прорвался, и там, на юге, вновь появились муравьеподобные существа, с которыми он уже дрался в Стринагарском ущелье. А может, что-то и пострашнее. Он не мог ответить. Он ведь сжег ту книжку с пророчествами, прежде чем на ее страницах появились новые слова.
Стивр посмотрел в глаза Леонель, думая, что сможет в них что-то прочитать или увидеть. Но они были такими пустыми, какими он никогда их не видел, как будто из них выпили всю жизнь.
— Не бойся, — сказал он и обнял Леонель, прижав ее голову к своей груди, — не бойся, — повторил он и погладил ее по волосам.
Рука была грязной, он испачкал ей волосы. Но она этого не заметила. Тело Леонель продолжало легко содрогаться, но дрожь эта постепенно уходила.
3
Глаза инквизитора закатились, остались одни белки, он потрясал посохом, точно грозил кому-то, голос его был хриплым, надтреснутым, напоминал те звуки, что издает несмазанная колесная ось. Его одежда порвалась и испачкалась, а сам он похудел, превратившись в скелет, так что хламида висела на нем мешком. Никто не помнил, откуда он пришел, зато всех поразил его вид, непривычный для инквизитора. Обычно представители этой касты не выставляли напоказ роскошь (да и у рядовых членов ордена за душой ничего не было), но зато они всегда ревностно следили за тем, чтобы их одежда была чистой и опрятной.
— Они придут за всеми вами! Пощады никому не будет! — вещал он, похожий больше не на инквизитора, а на сумасшедшего пророка. Словами этими он нарушал множество законов собственного ордена, провозгласившего: все сверхъестественное — ересь, несмотря на то, что и вознесение, и прочие чудеса, о которых они проповедовали, тоже относились к разряду сверхъестественных явлений. А вот это предсказание будущего, звучавшее из уст инквизитора, точно было ересью. За такие слова можно было угодить в пыточную камеру, во спасение души, чтобы отступник покаялся в грехах, а после — очищение огнем.