Несколько секунд прошли в молчании. Я поглядела в окно. Мы подъезжали к началу Тверского бульвара.
– Новый ресторан, – сказала я. – «Палаццо Дукале». Вы там бывали?
Он кивнул.
– И кто там собирается?
– Да как обычно.
– А о чем там люди говорят?
Он на секунду задумался. Потом сказал карикатурным женским голосом:
– Как вы думаете, а Жечкову не страшно жить на даче наркома Ежова?
И тут же ответил себе таким же карикатурным басом:
– Что вы, это нарком Ежов в гробу обделается, что на его даче теперь живет Жечков…
– А кто это – Жечков? – спросила я.
Он поглядел на меня с подозрением. Видимо, Жечкова следовало знать. Надо будет посмотреть в интернете, подумала я.
– Я просто пример привожу, – сказал он. – Того, о чем там говорят.
Я вспомнила дачу Ежова, какой она была в тридцатых годах прошлого века. Мне нравились охранявшие вход гипсовые львы с шарами под лапами – морды у них были чуть виноватые, словно они чувствовали, что хозяина им не уберечь. Почти такой же лев стоял за тысячу лет до этого возле храма секты Хуаянь – только сделан он был из золота, а на боку у него была надпись, которую я до сих пор помню наизусть:
«Причина заблуждения живых существ в том, что они полагают, будто ложное можно отбросить, а истину можно постичь. Но когда постигаешь себя самого, ложное становится истинным, и нет никакой другой истины, которую надо постигать после этого».
Какие люди были тогда вокруг! А сейчас – разве способен кто-нибудь понять смысл этих слов? Все, все ушли в высшие миры. Даже из сострадания никто не хочет больше рождаться в этом адском лабиринте, и я брожу тут одна в потемках…
Мы затормозили у перекрестка.
– Скажите, Александр, а куда мы едем? – спросила я.
– Вы знаете здесь рядом какой-нибудь хороший ювелирный магазин? Я имею в виду действительно хороший?
*
Когда я вижу в дорогом бутике девушку с кавалером, который покупает ей брошку стоимостью в небольшой самолет, я каждый раз убеждаюсь, что человеческие самки создают миражи не хуже нас. А может, и лучше. Надо же, выдать сделанную из мяса машину для размножения за дивный весенний цветок, достойный драгоценной оправы, – и поддерживать эту иллюзию не минуты, как мы, а годы и десятилетия, и все это без всякого хвостоприкладства. Такое надо уметь. Видимо, у женщины, как у мобильного телефона, есть небольшая встроенная антенна.
Вот что говорят по этому поводу мои внутренние голоса:
1) раз женщина может выдать машину для размножения за дивный весенний цветок, женскую природу нельзя сводить только к деторождению: как минимум это еще и умение промывать мозги.
2) дивный весенний цветок по своей природе – такой же точно механизм для размножения и промывания мозгов, только мясо у него зеленого цвета, а мозги он промывает пчелам.
3) драгоценная оправа все равно не нужна никому, кроме женщины, так что глупо рассуждать о том, достойна она ее или нет.
4) у мобильников со встроенной антенной удобный корпус, но неважный прием, особенно в железобетонных зданиях.
5) у мобильников-раскладушек внешняя антенна есть, корпус из-за этого неудобный, а прием в железобетонных зданиях еще хуже.
Женщина – мирное существо и морочит только своего собственного самца, не трогая ни птичек, ни зверей. Поскольку она делает это во имя высшей биологической цели, то есть личного выживания, обман здесь простителен, и не наше лисье дело в это лезть. Но когда женатый мужчина, постоянно проживающий в навеянном подругой сне с элементами кошмара и готики, вдруг заявляет после кружки пива, что женщина – просто агрегат для рождения детей, это очень и очень смешно. Мужчина даже не понимает, как он при этом комичен. Я в данном случае не намекаю на графа Толстого, перед которым преклоняюсь, я говорю вообще.
Но я отвлеклась. Я только хотела сказать, что гипнотические способности женщины очевидны, и любой, у кого есть в этом сомнения, может развеять их, зайдя в магазин дорогих безделушек.
До последней минуты я не догадывалась, что Александр подбирает подарок мне. У меня просто не было повода для таких мыслей. Я предполагала, что ему нужно купить сувенир для какой-нибудь гламурной фифы, и со всей серьезностью давала ему советы. Поэтому я почувствовала себя на редкость глупо, когда в конце он протянул мне пакет с двумя небольшими футлярами, за которые только что заплатил. Я этого не ожидала. А лисы должны предвидеть действия человека – если не все, то хотя бы касающиеся лично нас. От этого зависит наше выживание.
В двух одинаковых белых коробочках лежали кольца за восемь и пятнадцать тысяч долларов, платина и бриллианты. Большой камушек – ноль восемь, маленький – ноль пятьдесят четыре карата. Tiffany. Нет, надо же – двадцать три тысячи долларов! Это сколько раз мне надо хвост напрягать, подумала я почти что с классовой ненавистью. И, самое главное, он ничего от меня не хотел. Кроме телефона. Он сказал, что летит на север и позвонит, когда вернется – через два дня.
Купить кольца было непросто. Продавщица не решалась сама осуществить такую серьезную трансакцию. Кассирша тоже.
– Без менеджера не могу, – говорила она.
Она произносила слово «менеджер» с ударением на второе «е» – так что слово отчетливо разбивалось на «минет» и «жир». Я не выношу слова «минет», но это было смешно и вполне в духе народных этимологии: вот так Родина пакует наши брильянты в классовую ненависть.
Только оказавшись у себя на Битце, я поняла, как устала – у меня даже не было сил проверить электронную почту. Я проспала до середины следующего дня. Мне снились подозрительные борхесианские сны про оборону крепости – что-то похожее на штурм города во время восстания Желтых повязок. Я была среди обороняющихся и метала со стены тяжелые дротики.
Не надо объяснять мне символику, я терпеть этого не могу. В двадцатых годах прошлого века я сама развлекалась тем, что сводила с ума романтических красных фрейдистов, рассказывая им выдуманные сны: «А потом наши хвосты отвалились, и нам сказали, что они лежат в кокосовом орехе, который висит над водопадом». Если я кидаю во сне дротики, это не значит, что я не отдаю себе отчета в символическом значении происходящего. Или, тем более, что я его отдаю. Я все эти отчеты давно сдала на вечное хранение, так пыли меньше.
После отдыха голова у меня работала ясно и четко, и первым, о чем я подумала, был финансовый аспект происходящего. Мой личный индекс нежно зеленел: два кольца стоили в магазине двадцать три тысячи, а значит, продать их можно было тысяч за пятнадцать.
Но продавать было жалко – за последние сто лет мне редко дарили такие красивые безделушки. В Советской России с этим было строго. Даже в поздние брежневские времена дела обстояли так: если в ювелирный магазин с улицы заходил мужик с авоськой и покупал брошку за тридцать тысяч рублей, про это неделю с негодованием писала вся центральная пресса, задаваясь вопросом, куда смотрят компетентные органы. Тридцать тысяч застойных рублей были безумные деньги, верно. Но зачем тогда клали эту брошку на витрину? В качестве приманки? Тогда хотя бы понятно становится негодование прессы – положили приманку, а рыбка ее съела и уплыла.