Выйдя из города, из его узких тенистых улиц, мы какое-то время шли по ущелью, заросшему кустарником и диким виноградом, потом стали подниматься в гору. С вершины двуглавой, покрытой трещинами горы белый городок был, как на ладони. Он лежал на широком плато, окруженный скалами, хранившими на себе следы разломов после случившихся здесь некогда землетрясений.
– Часто ли Посейдон трясет эти места? – обратилась к нашему проводнику Эмболария.
Древние римляне, как и греки, верили в то, что, если гремит гром, значит, это гневается Зевс, по-римски Юпитер, а если начинается землетрясение, стало быть, пришел в ярость бог морей Посейдон, брат Зевса.
– На моем веку Левки пока еще ни разу не трясло, – обернулся к Эмболарии шагавший впереди Либедий, – а я уже прожил тридцать шесть лет. Покуда самым большим потрясением для жителей нашего городка является восстание рабов, охватившее юг Италии. Три дня тому назад через Левки проходили разбитые рабами легионы претора Аррия, так на этих легионеров было жалко смотреть. Голодные, грязные, израненные – не войско, а толпа одичавших людей!
Мы с Эмболарией молча переглянулись.
– Куда же ушли эти разбитые легионы? – поинтересовался я.
– К горным проходам, ведущим в Кампанию, – на ходу ответил Либедий. – Вместе с легионерами ушли в Кампанию все зажиточные граждане Левк.
– Почему же ты со своей семьей не ушел, друг Либедий? – спросила Эмболария.
– На кого же я оставлю свои маслины и виноградник? – Либедий вновь оглянулся на Эмболарию. – Оливковые деревья и виноградная лоза требуют постоянного ухода, красавица. Все работы нужно делать вовремя, иначе можно остаться без хорошего урожая. К тому же я не патриций и не рабовладелец, чего мне страшиться восставших невольников?
Тропинка, по которой нас с Эмболарией вел Либедий, вилась среди отвесных белых скал, причем постоянно приходилось идти в гору. Чистый горный воздух, пропитанный ароматом свежей листвы дрока и тамариска, бодрил меня и слегка кружил мне голову.
Внезапно порыв ветра дохнул нам в лицо таким зловонием, что мы с Эмболарией невольно поморщились.
– Что это за вонь? – воскликнул я. – Либедий, куда ты нас ведешь? Уж не к могильнику ли для издохшего скота?
Либедий с усмешкой обернулся к нам.
– Так пахнет целебный источник Терпите, сами напросились. В пещере вонища будет еще ужаснее!
Я и Эмболария вновь переглянулись. Во взгляде самнитки я прочитал: «Делать нечего! Надо идти до конца!»
Наконец нашему взору открылся высокий темный проем в горе, похожий на разверстую пасть чудовища. Оттуда и впрямь изливались отвратительные миазмы, словно во чреве горы находилась мертвецкая, переполненная разлагающимися трупами. Мы с Эмболарией невольно замедлили шаг, а затем и вовсе остановились, не доходя до пещеры.
– Ну же, смелее! – подбадривал нас Либедий. – Чего вы хотите! Это вам не фиалки на лугу. Так пахнет настоящая кровь богов и титанов, называемая ихором.
– Ихор – это скорее желчь божественных созданий, нежели их кровь, – возразил я, припоминая курс античной мифологии.
– Не будем спорить, Андреас, – сказал Либедий, нетерпеливым жестом понуждая меня и Эмболарию не отставать от него. – Старина Гомер называл ихором любую жидкость в телах богов: и кровь, и желчь, и сперму, и даже женское молоко. Богини же тоже рожали детей.
При последних словах Либедий задержал свой восхищенный взгляд на Эмболарии, вернее, на ее роскошной груди. Самнитка была облачена в короткую тунику, которая пропиталась потом и прилипла к ее статному красивому телу, еще явственнее обозначив ее крупную грудь.
Я успел заметить краем глаза, что Эмболария покраснела не столько от смелого взгляда Либедия, сколько от его слов.
«Это неспроста, клянусь Зевсом! – промелькнуло у меня в голове. – Уж не понесла ли от меня Эмболария? Я ведь сплю с ней и не предохраняюсь, а она тем более!»
Грот, куда мы вошли, зажимая нос рукой, представлял собой довольно величественное зрелище, благодаря высоченному каменному своду, мощным каменным столбам, изваянным самой Природой, и нескольким небольшим озеркам, через которые струился бьющий из стены теплый источник. Пещера была наполнена зловонными испарениями, которые поднимались кверху наподобие легкого тумана или дымки.
– Я ухожу, – торопливо проговорил Либедий, прикрывая нос ладонью, – а вам, голуби мои, надо раздеться донага и погрузиться ненадолго в любой из этих водоемов. Вода в них теплая и очень целебная, но пить эту воду все же не советую, можно тронуться рассудком.
После этих слов Либедий, не оглядываясь, выбежал из пещеры. Его торопливые шаги затопали, удаляясь по каменистой тропе.
– Ну, что ты стоишь столбом, раздевайся! – бросила мне Эмболария, стащив с себя тунику и снимая с ног сандалии.
Я торопливо разделся, чувствуя, что не просто задыхаюсь от зловония, но понемногу начинаю приходить в невменяемое состояние. Голова у меня шла кругом, меня тошнило. Взяв меня за руку, как маленького ребенка, Эмболария подошла к ближайшему озерцу, вошла в него сама и заставила меня погрузиться в теплую зловонную воду. Озеро было мелкое, воды в нем было чуть выше колен. Лежа по шею в необычной целебной воде среди мельчайших пузырьков, источающих какой-то нестерпимо вонючий газ, я закрыл глаза и зажал пальцами нос. Я решил держаться сколько смогу, чтобы не показаться Эмболарии полнейшим размазней. Мне было даже любопытно, кто из нас двоих продержится дольше в этом зловонном озерце.
Эмболария не выдержала первая.
– Довольно, вставай! – Самнитка поднялась из воды, заставив и меня подняться. – Идем отсюда скорее! К Эребу такие водные процедуры!
Шлепая по камням босыми мокрыми ногами, мы с Эмболарией, шатаясь, как пьяные, выскочили из пещеры на свежий воздух. Похватав свою одежду и обувь, мы поспешили дальше по тропе, стремясь поскорее убраться от этого жуткого зловония. Запинаясь и хватаясь друг за друга, мы голыми трусили по тропе, облитые ласковым солнечным теплом. Наконец отвратительные миазмы остались позади. Я бессильно бухнулся на камень у тропы. Эмболария села рядом, вытянув свои сильные загорелые ноги и прислонившись голой спиной к теплой шершавой скале.
Не успели мы толком перевести дух, как рядом с нами раздался топот копыт, дробный и торопливый. Остро запахло козьей шерстью. Я открыл глаза. Мимо нас по тропе в сторону города семенили три козы и два козленка. За ними шагала с длинным прутом в руке и с венком из диких цветов на темной кудрявой голове стройная девочка лет двенадцати. Она была босиком, в длинном льняном платьице без рукавов, со шнурком на тонкой талии.
На миг задержавшись возле нас, юная пастушка назидательно обронила нежным строгим голоском, обращаясь к Эмболарии:
– Женщине непристойно показывать свою наготу мужчине.
– Этот мужчина – мой муж, – сказала Эмболария, посмотрев девочке в глаза.