Отец принимает меня в передней, отнимает сумочку, стягивает плащ. Что-то говорит мне, кажется — насчет завтрака. Я почти не вижу его и не понимаю обращенных ко мне слов, я уже за гранью реальности, у меня сейчас одна цель — добраться до дивана и упасть не раздеваясь. Что я с успехом и проделываю. Из-за пелены сна чувствую, как меня укрывают пледом — Барбосик, братишка. Как ходят на цыпочках и о чем-то шепчутся. Ладно, все равно меня уже нет.
…И тогда приходит кошмар.
Крысы. Жесткая серая шерсть, налитые красным глаза, металлический оскал. Зубы со скрипом заржавленных ножниц врубаются в плоть. В мою живую плоть.
Белый халат. Грязно-зеленые стены, расплющенный кафель. И снова крысы.
Бесконечный, обреченный пробег в никуда. Гулкие ослизлые трубы, сверху каплет, внизу хлюпает. За спиной погоня, тяжкое дыхание и плеск омерзительной жижи под тяжелой поступью. Удар, падение- и хруст моей взрезаемой кожи.
Холод. Темнота. Конец.
— …Проснись, Индира. Тебя ищут.
Барбосик стоит в изголовье дивана, растерянно крутя в руках мой браслетик-бипер. Браслетик заходится истошным писком.
— О-ох!.
Бодро, чтобы не демонстрировать посторонним собственную слабость — хотя какой Барбосик посторонний?! — вскидываюсь и трясу головой, изгоняя обрывки кошмара. Волосы липнут ко лбу, и вся я в поганом липучем поту.
— Ты стонала во сне. Я хотел тебя растрясти, но папуля запретил.
— А нужно было растрясти.
— В другой раз обязательно!
Преодолевая головокружение и тошноту, плетусь в прихожую, нахожу в плаще фонор-карту, бесчувственным пальцем тычу в сенсоры.
— Здесь старший инспектор Флавицкая.
Барбосик таращится на меня, приоткрыв рот. Он сходит с ума, прямо-таки млеет от нашей служебной атрибутики. Господи, неужели и ему уготована дорожка в ДЕПО?! Нет, не хочу.
(Но, с другой стороны, это одно из немногих в Гигаполисе мест, где еще не перевелись настоящие мужики. Заповедник. За пределами которого на них идет круглогодичная беспощадная охота…)
— Привет, Индира. — Глаза у Сполоха привычно холодны, как серые ледышки, но в то же время и усталые безмерно. — Приводи себя в кондицию, за тобой выслан элкар.
— Куда надлежит следовать?
— В «Инниксу». Это частный кабачок в Болоте. С тобой поедет Ерголин, он знает.
— У вас там что — банкет с иностранцами? — спрашиваю я апатично. — И не хватило дамочек?
— Спасибо, всего было вдосталь. — Сполох криво усмехается. — Криминал. Во-первых, убит трассер…
— Кто?!
У меня полно знакомых среди трассеров, и я мысленно готовлюсь выслушать самую большую неприятность этого проклятого дня.
— Гафиев, старший инспектор.
От сердца отлегает. Трассер Гафиев мне неведом. И хотя не по-христиански радоваться в такую минуту, ничего не могу с собой поделать.
— А во-вторых… в общем, узнаешь на месте.
Сполох дает отбой.
Я стою, нянча в ладони безмолвный фонор и переминаясь с ноги на ногу. Барбосик с нескрываемым любопытством ждет, что за этим последует.
Кабы он не пасся рядышком, я бы полезла в сумочку за сигаретой. Но дома я числюсь некурящей, скромной девушкой средних лет, примером достойного поведения для подрастающих балбесов…
— Младший инспектор Флавицкий! — рявкаю стальным голосом.
— Ась! — Барбосик вытягивается в струнку.
— На кухню варить кофе — аарш!
— Усь!!!
Печатая шаг, братишка удаляется.
Я запираюсь в ванной. Сдираю с себя изжеванную потную одежду. Встаю под душ. (Удивительно: сверху немного каплет!.) Это что же — оставить Дикого Хирурга в покое с его хобби? Переключиться на трассеров, шастающих по притонам при исполнении обязанностей?! Дудки, господин комиссар… Смываю с лица старую косметику. Новой не будет, как не будет алых колготок с дырочками-завлекалочками, сетчатой юбочки на двадцать пять сантиметров выше колен, жакетика-разлетайки и прочих остромодных изделий. Пока Хирург не побывает в этих вот слабых женских ручонках… и не выйдет из них с переломанными ребрами и расплющенным детородным органом.
И хорошо было бы отыскать мамины консервативные наряды.
Я превращаюсь в серую мышку.
Приземистая коробка ресторана оцеплена трассерами из окружного отдела. Трассеров не менее полусотни, они выглядят грозно и в то же время печально. И это объяснимо. В ближайшие деньки даже самым мелким нарушителям правил общественного поведения ох как не поздоровится… Вскинув над головой руку с личной карточкой, я топаю сквозь оцепление. Индира жмется ко мне, на нее никто не обращает внимания. Наверное, это ей в новинку… Кое-кто из старых трассеров узнает меня и хмуровато кивает. Индиру не узнает никто. Лишь скользят поверхностным взглядом по тому уродливому шишу, что она соорудила себе вместо прически, и тем ограничиваются. Потому что все остальное гораздо уродливее.
В зале «Инниксы» зажжены все люстры, отчего даже при опущенных жалюзи и задернутых портьерах светло, как днем. Публики предостаточно, но большей частью наш персонал. А вот и сам Тунгус. Надвинув на лицо маску полной непричастности к происходящему, он скромно сидит на краешке стула у стеночки. Я сразу его узнаю, потому что за последние пятнадцать лет он практически не изменился, а он меня не узнает никогда. В ту пору я был «пастухом» — сотрудником службы наружного наблюдения, пас его со всей его поганой клиентурой, и ему не положено было даже подозревать о моем существовании. Именно тогда я срисовал в свой архив его парсуну. И — как отрезало. То ли он за ум взялся, то ли стал тоньше работать, но более моего неравнодушного внимания он не привлекал.
Рядом с Тунгусом — два страховидных азиата, по всем статьям корейцы, — в одинаково черных брюках и белых безрукавках, и торчащие наружу голые лапы густо расписаны цветными картинками на мифологические темы. Забавно, что татуировка явно не криминального толка. Скорее, цеховой признак. Ну да, это же бывшие профессиональные борцы. Сильные, как слоны, и столь же невинные перед лицом закона. Относительно невинные, разумеется. Если я поднапрягу память, то, вполне вероятно, даже вспомню их имена… Нет, вряд ли. Не похоже, что это были великие спортсмены. Так, подающие надежды вечные неудачники. Чемпионы редко продают свои услуги всяким… тунгусам. Чемпионы содержат спортивные школы или, на худой конец, собственные рестораны, где стены увешаны трофеями и размалеваны сценами боевого прошлого хозяев. А из спиртного там подают одно лишь пиво, но зато подают его столько, сколько спросишь.
Эх, пивка бы сейчас… Нешто моргнуть тунгусу?
Индира, старательно вписываясь в шкурку серой мышки, устраивается прямо напротив затюканных малолеток, по случаю угодивших в свидетели. Подавляет в себе порыв по обыкновению своему задрать ноги на стол, а напротив — скромно сдвигает коленочки, обтянутые грубыми серыми колготками. Ни дать ни взять — библиотекарша, почитательница Саши Черного и Михайля Семенко. Даже синие свои глазищи предусмотрительно упрятала под простые, чуть затемненные очки. А вот где она ухитрилась раздобыть такое платье и такие туфли, тайна сия велика есть. Оказывается, без косметики и ярких шмоток никакая она не кобра в женском обличье, а вполне ординарная дурнушка. Бледная, худая, нос торчит клювом…