Я выразил осторожное недоумение — на меня как на эхайна Озма отчего-то не производила должного впечатления.
Но дядя Костя напомнил, что этнически я Черный Эхайн, а у Черных Эхайнов все не так, как у остальных, и у Красных все не так, и не нужно забывать, что различий между Руками никак не меньше, чем между славянами и, к примеру, жителями Индокитая, да и внутри самих Рук полно больших и малых народов и народностей, и что лично он, дядя Костя, как правило — если специально не оговаривается иное — оперирует собственными познаниями в культуре Светлой Руки, к которой он и сам с недавних пор имеет некоторое касательство, о чем не однажды в минуты слабости уже и сожалел.
Я проснулся окончательно и спросил, отчего же.
— Хлопотно это, — признался дядя Костя. — Хлопотно быть аристократом и латифундистом вообще, а эхайнским — во сто крат хлопотнее. Уж лучше безо всего этого… сознавать себя свободным, как птица, порхать по волнам эфира, ни за что не отвечать и ни о чем таком… средневековом… не думать.
Лишь бы на земле
Было счастье суждено!
А в иных мирах
Птицей или мошкой стать —
Право, все равно! [21]
Я посоветовал плюнуть на все эти замки и забыть.
— Нельзя, — вздохнул дядя Костя, — это не только титулы и недвижимость, это еще и моя работа, прикладная ксенология, это еще и реальные рычаги воздействия на высокую эхайнскую политику, будь она неладна!
— Я бы плюнул, — сказал я.
— Вот-вот, — засмеялся он. — Легка и беззаботна твоя жизнь человеческого детеныша, и вовсе ни к чему тебе торопиться во взрослые.
К началу диспута мы не поспели. Уж не знаю, как это случилось, но к нашему приходу страсти там кипели нешуточные, словно все участники собрались в открытом амфитеатре Гуманитарного колледжа еще вчера, скоренько перезнакомились и за ночь успели переругаться. Никто никого не слушал и никто никому не давал высказаться. Модератор, загорелый юнец в белых шортах и бейсболке, выглядел загнанным. Он едва успевал послать сферикс — мобильный коммуникатор, похожий на ярко-красный летающий колобок, — в сторону очередного выступающего, а то и не успевал вовсе, чем раздражал всех еще сильнее. Хорошо хоть догадались прикрыть сборище сверху от жарких солнечных лучей рассеивающими полями… Между рядами носились ослепительно красивые девушки, тоже все как на подбор в белых шортах, в белых маечках с эмблемой колледжа и белых же косынках, раздавали всем желающим запотевшие бутылочки с прохладительным, но временами даже они забывали о своих обязанностях и принимались буйствовать как все: орать, свистеть и требовать слова. «Плохо дело, — шепнул мне дядя Костя. — Обезьянник какой-то. Чего это они так возбудились?» — «Испания, — отвечал я, зевая. — Мы здесь все такие темпераментные». — «Впрочем, — усмехнулся Консул, — могу представить, как выглядел бы диспут на тему „Нужны ли нам люди“ в Имперском Академиуме где-нибудь в Эхайнетте. Уже через полчаса все участники обменялись бы оскорблениями, несовместимыми с жизнью, затеялась бы рукопашная, и при этом никто ни на вот столечко не возражал бы против мнения, что, мол, люди определенно на фиг не нужны… — Он окинул внимательным взором ряды спорщиков. — Ба, знакомые все лица! Видишь того бритоголового потного джентльмена в черной безрукавке и черных шортах? Еще бы ему не быть потным во всем черном… Это некий Алекс Фарго, магистр логики, видный идеолог метарасизма. Тебе что-то говорит этот термин?» — «Говорит. Когда мама видит в новостях интервью с кем-то из метарасистов, она сразу делается похожа на Читралекху, завидевшую чужака. Так же шипит, сверкает глазами и ругается». — «Спорить с магистром Фарго. — занятие неблагодарное… но сегодня не его день, — промолвил дядя Костя с удовлетворением. — Во-первых, ему пока еще не дают и рта раскрыть. А во-вторых… обрати внимание на очень странную персону на расстоянии вытянутой руки от магистра». — «Да тут все странные!» — «Этого ни с кем не спутать. Похож на Страшилу в роли Железного Дровосека, не правда ли?» Я вынужден был согласиться: действительно, похож. «Одна жилетка чего стоит! Там сорок восемь карманов, я сам однажды посчитал. И хорошо еще он не напялил нынче свои чудовищные клетчатые штаны… Доктор социопсихологии Уго Торрент, в натуральную величину. Если Фарго доберется до сферикса, доктор Торрент тотчас же слопает его живьем и не поперхнется. Похоже, у них цугцванг… А теперь погляди прямо перед собой, четвертый ряд снизу. В такой, знаешь ли, ультрафиолетовой блузке и того же оттенка юбочке, да еще и ультра-короткой…» Мне не составило большого труда понять, о ком он говорил. Ольга Лескина, моя ненаглядная тетушка-великанша, о которой я почти позабыл за переживаниями последних дней, сидела в окружении загорелых machos, вскинув ногу на ногу, внимала их воркотне и временами благосклонно улыбалась. Даже сидя она была выше своих кавалеров на голову. У меня сладко заныло сердце, а внутри забили горячие ключи — совсем как тогда, ночью, в пустом коридоре моего дома… Но отныне все это должно было остаться в прошлом. Ведь теперь у меня была Антония… Между тем, Консул поднес к лицу свой браслет и отчетливо произнес, стараясь перекрыть рев толпы: «Оленька, мы здесь, и мы тебя видим». Тетя Оля встрепенулась, завертела головой, а потом привстала с кресла и замахала нам обеими руками сразу. «Мы после к тебе проберемся», — сообщил ей дядя Костя и опустил руку с браслетом. Вид у него был самый мрачный. Творившееся в амфитеатре безобразие ему чрезвычайно не нравилось. «Так мы ничего полезного не узнаем», — проворчал он. «А была надежда?» — саркастически осведомился я. «Понимаешь, дружок, — сказал он. — Время от времени в обществе возникают вопросы, на которые я очень желал бы знать ответ. Хотя бы и в форме некого статистически достоверного консенсуса…» — «Чего-чего?» — переспросил я. «Мне посчастливилось бывать на таких диспутах в Сингапуре, Хабаровске и Мельбурне. Было шумно, хотя и не до такой болезненной степени… — Консул вдруг оживился: — Особенно мне понравилось обсуждение в Тартусском университете! В конференц-зал вошло человек пятьсот, все в прекрасных костюмах и галстуках, чинно-важно расселись по академическому ранжиру, помолчали восемь минут тридцать секунд — я засекал! — а потом председательствующий продекламировал: „Высокое собрание пришло к единодушному выводу, что нет никаких объективных препятствий к возникновению конвергентных процессов в человеческой и нео-неандертальской, иначе так называемой эхайнской, культурах в строго позитивном смысле. В то же время высокое собрание хотело бы обозначить свою озабоченность возможной перспективой конвергентных процессов в означенных культурах в негативном смысле. Благодарю высокое собрание за активное участие в настоящем обсуждении“. Все молча встали, поклонились и разошлись. Я был счастлив. Нигде и никогда еще доктрина пангалактической культуры не получала такой сокрушительной поддержки!» Я сдержанно посмеялся. Консул же сочувственно поглядел на модератора, который только что на четвереньках не стоял. «С этим нужно что-то делать, — пробормотал он. — Побудь здесь, я отправляюсь на помощь мальчишке». И он полез книзу, рассекая человеческое море на манер океанского лайнера. Высвободившееся подле меня пространство сей же миг заполнили какие-то экзальтированные студенты. Один из них даже какое-то время молчал и рассматривал меня, запрокинув голову, а потом сообщил: «А я тебя знаю. Ведь ты — эль Гигантеско из „Архелонов“. Никогда бы не подумал, что тебя волнует… проблема эхайнов!» — «Ты хотел сказать — что-либо, помимо фенестры? — буркнул я. — Спасибо, волнует». И сделал вид, что увлечен зрелищем того, как Консул приводит к повиновению скопище горлопанов и бузотеров. Между тем, дядя Костя отобрал сферикс у модератора и вовсю демонстрировал замашки военного диктатора эпохи мировых революций. У него хорошо получалось. «Теперь так, — объявил он, врубив сферикс на полную мощь и прикрыв своей широкой спиной совершенно деморализованного модератора. — У высокого собрания есть три минуты, то есть сто восемьдесят секунд, чтобы понизить уровень шума до приемлемого…» — «Дайте определение!» — заорал кто-то громче всех. «…при котором возможен обмен полезной информацией без излишних усилий и неоправданных потерь содержания. До тех пор сферикс остается у меня». — «А что потом?» — «А потом вот что, — зловеще усмехнулся Консул. — Будете вести себя как стадо павианов на просторах саванны — я растопчу сферикс и уйду пить пиво. Пиво в жару — то, что нужно для настоящего мужчины. А вы сможете драть глотки дальше, если для этого и собрались». — «Это недопустимый диктат!» — «Отберите у него сферикс!» — «Кто он такой?!» Я с наслаждением ожидал, что сейчас дядя Костя спокойно и весомо перечислит все свои титулы, включая самый убойный среди них «четвертый т'гард Лихлэбр». Но он равнодушно проронил: «Это неважно. Допустим, я ординарный ксенолог». Магистр Фарго и доктор Торрент, не сговариваясь, залились театральным смешком одинаковой степени ядовитости. «Ну хорошо, я доктор ксенологии, если кому-то от этого легче… Просто шел мимо и услышал дикие крики. Думал, здесь кого-нибудь режут. А попал на общественный диспут на тему, которая меня давно занимает. И сейчас весьма желаю выслушать полезные соображения… Кстати, если есть желание отнять сферикс: пожалуй, я не стану его топтать — это долго и ненадежно. — Он подкинул шарик на ладони. — Я его раздавлю пальцами». Шум понемногу смолкал. С галерки донесся насмешливый возглас: «Это блеф! Сферикс изготовлен из керамита высокой прочности. Иначе его кто угодно мог бы вывести из строя. Я сам видел, как его пытались проглотить!» — «Хорошая мысль, — сказал Консул. — Но я уже завтракал. Впрочем, если есть желание проверить мою правоту…» Он зажал сферикс между пальцев. Даже на расстоянии было видно, как на его руке вздулись жилы. Амфитеатр замер. Я перестал дышать. Целая минута мертвой тишины показалась вечностью. «Не получилось», — вдруг сказал Консул и несолидно хихикнул. Несколько тысяч человек, что цепенели вместе со мной, сделали общий выдох облегчения. «Все же, есть в этом мире надежная техника…» — сказал студент рядом со мной. Пространство амфитеатра наполнилось гулом голосов, но прежнего накала уже не угадывалось. Дядя Костя неспешно натянул сенсорную перчатку управления сфериксом, примерился и щелчком послал шарик в сторону ближайшей вскинутой руки. «Что я хочу сказать…» — «Короче!» — «Без лишних орнаментов!» — «Незачем хотеть, пора уже говорить, наконец!..» — «Silencio! — рявкнул дядя Костя. И в мигом установившейся тишине прибавил сценическим шепотом: — Por favor [22] …» Выкрики с мест стихли до приемлемых норм, оскорбления прекратились вовсе — оскорблять Консула было себе дороже! — и обсуждение вошло в почти нормальное русло. Магистр Фарго злобно помалкивал, косясь на доктора Торрента, остальные же разглагольствовали в том смысле, что, да, человеческая культура вполне самодостаточна, и не слишком нуждается в мощном и довольно-таки чужеродном притоке новых идей, тем более что наличие, обилие и соответствие идеям гуманизма таковых пока что вызывает большие сомнения, но в то же время, нет, никак нельзя отрицать, что существующее положение вещей давно уже обнаруживает тревожные признаки некоторого застоя, что означенные признаки пока что не обрели форму опасных тенденций во многом благодаря мощным интеграционным процессам, имеющим место между Федерацией и Галактическим Братством, за что последнему отдельное и непритворное спасибо (Консул старательно держал каменное лицо, но удовлетворение читалось на нем открытым текстом), что постоянное присутствие на Земле всяких там виавов, иву… ува… в общем, каких-то там… арпов, и даже тех же тоссфенхов, какие бы гримасы ни корчили сеньоры и как бы сильно не визжали сеньориты из группы поддержки гуманоидных инициатив с кафедры геосоциометрии, идет человеческой культуре всегда во благо и никогда во вред, и объяснить сей феномен можно только другим феноменом, а именно — эффектом «интеллектуального тигеля» («Это еще что за tonteria?! [23] » — «Да он сам только что придумал!» — «Может, и придумал, но эффект-то существует, а раз существует, его непременно следует поименовать!..» — «Тебя бы кто так поименовал!..»), который в полной мере присущ человеческой культуре как тоже опять-таки феномену, но галактического уже масштаба («Ох уж эти мне культурологи! У них что ни прыщ, то на пол-Галактики!» — «Пускай оторвет свою reraguarda [24] от кресла, кинет ее в вечерний трансгал и смотается хотя бы до ближайших соседей по Братству… кто там у нас поближе, сеньор ксенолог?» — «Кристалломимы с Летящей звезды Барнарда», — охотно сообщил Консул. «Вот-вот… и спросит у этих мемокристаллов, подозревают ли они о наличии у обитателей желтого карлика, расположенного на расстоянии…» — «Чуть менее шести световых лет», — с готовностью подсказал дядя Костя. «Вот-вот… о наличии у оных хотя бы каких-то начатков культуры, а если уж на то пошло, то и о существовании таковых обитателей…» — «Подозревают, — ответил Консул. — И очень интересуются нашей монументальной скульптурой. Хотя основания для подобного интереса у многих вызвали бы недоумение…»), а именно: способности человеческой культуры воспринять, ассимилировать и переварить целиком даже самые фантастические на беглый взгляд идеи («И удалить из организма!» — «Внимание, сеньоры! Вводится во всеобщее употребление новый термин — несварение культуры!» — «Культурологический запор! По аналогии с культурологическим шоком…» — «Давай дефиницию!» — «Легко: запор — тот же шок, только без летальных последствий…»), нисколько от такового акта не пострадать и по прошествии некоторого, довольно непродолжительного времени выдать все благопереваренное за свое («А при чем тут эхайны?!» — «Пожалуй что и ни при чем!» — «А кто это такие, и зачем они нам нужны?» — «Так ведь это и есть главная тема высокого диспута!» — «Спасибо, что напомнил… а то я уже и забыл, зачем сюда явился!» — «Мог бы пройти мимо, всем было бы только спокойнее…»), так же случится и с эхайнской культурой, если последняя сочтет за благо недвусмысленно обозначить свое присутствие в культурном пространстве Федерации, а не будет заниматься переманиванием наших достояний галактического масштаба («Опять за свое!» — «Это он про Озму, что ли?!» — «А у тебя есть другие кандидаты на галактическую значимость?» — «Ну, знаете… Я, конечно, Озму люблю и даже обожаю, но вряд ли ее музыкальное дарование потрясает хотя бы одну расу за этническими пределами Федерации». — «Дарование! Это у тебя дарование языком чесать, а у Озмы — дар божий!» — «Виавы, сколько мне известно, живо интересуются…» — «Ему известно!.. Это виавов нужно спросить, пускай сами признаются. Есть здесь хотя бы один виав?» — «Эгей, братья по разуму! Отзовитесь!» — «Когда не нужно, виавы на каждом шагу, а как приперло, с фонариком не сыщешь…» — «Интересуемся, успокойтесь всё». — «Кто это сказал?!» — «Да это он сам и сказал!» — «Ты что, виав?» — «Очень признателен, конечно, за столь высокую оценку моей скромной персоны, но я коренной баск, могу предъявить генетическую карту, сестру и папу с мамой…» — «Но кто-то же сказал, что, мол, интересуется!» — «Ну, сказал и сказал, сейчас все бросим и будем заниматься поисками виавов…»), и есть некоторая надежда, что место, занятое культурой эхайнов в едином, интегральном пространстве, окажется достойным, они это оценят и пересмотрят свое негативное отношение к человечеству, да и самому человечеству таковая интеграция не помешает, а то есть горячие, я бы даже сказал — больные головы, которые при слове «виав»… тьфу!.. «эхайн» роют землю копытом, что твой бык, наливают зенки кровью и готовы бодаться как ненормальные (магистр Фарго потянулся было к сфериксу, но заметил, что доктор Торрент привстает со своего места, и, страдальчески сморщившись, опустил руку), и вообще давайте для начала определимся с темой диспута («Для начала! Уже солнышко в зените, а у него все еще начало!» — «И давайте говорить по одному, а то получается не диспут, а какая-то песнь козлов…» — «Не помню, чтобы я чем-то тебя оскорблял!» — «Это калька с древнегреческого, estupid!» — «He помню, чтобы я тебя как-то обзывал!»), быть может, ее следовало бы сформулировать как «нужны ли мы нам», и уж поверьте, здесь было бы о чем поговорить и высказать свежие, нетривиальные суждения… «А давайте не будем растекаться мыслию по древу!» — «А давайте будем! В особенности если есть мысли!» — «Древа-то нет!» — «И мыслей явный дефицит!» — «Так ведь жарко… кому же охота думать в сиесту?» — «Я вообще не вижу большого смысла в этом диспуте. Какое-то нелепое сотрясение воздуха…» — «Вот мы сейчас покричим и разойдемся. И никому от этого не будет ни холодно, ни жарко. Ни нам, ни эхайнам, которые даже не узнают о том, что однажды, знойным сентябрьским утром, где-то в Картахене…» — «Отчего же, — сказал дядя Костя. — Не нужно преуменьшать интерес Эхайнора к общественному мнению человечества. Я точно знаю, что здесь присутствует по меньшей мере один эхайн». Я похолодел. Это был совершенно неожиданный поступок с его стороны, и я не был готов открыться перед таким количеством незнакомых людей. Однако же Консул и не глядел в мою сторону. Он вообще уставился на носки своих ботинок. «Янрирр посол желает… хм… обозначить свое присутствие? — спросил он. — Или он хотел бы сохранить инкогнито?» За его спиной, на самой верхотуре, в полной тишине медленно, почти зловеще воздвиглась громоздкая фигура в просторных белых одеждах, специально призванных замаскировать ее нечеловеческую мощь. «Гатаанн Калимехтар тантэ Гайрон, дипломатический представитель Лиловой Руки Эхайнора в метрополии Федерации», — торжественно объявил дядя Костя, не поворачиваясь. Как будто на затылке у него была дополнительная пара глаз. До меня отчетливо донесся знакомый приглушенный возглас: «Уой!» — «Янрирр посол желает высказаться? — спросил Консул. — Нет? Благодарю, янрирр». Магистр Фарго завладел-таки сфериксом, но выступать благоразумно не стал, а осведомился, не имеет ли доктор Кратов в виду завершить диспут неким пламенным резюме во славу пангалактической культуры, а то, действительно, становится жарко, и пора обедать. Физиономия доктора Торрента выразила крайнее разочарование. Так был бы разочарован удав, от которого вдруг ускакал чрезмерно резвый кролик. «Нет, — сказал Консул. — Не желаю. Я хотел послушать разумные суждения, и это мне почти удалось. А желаю я вот что, — он ловко извернулся и вытянул откуда-то из-за спины прикорнувшего в его тени модератора. — Давайте воздадим должное мужеству и выдержке этого юного сеньора, что с таким выдающимся искусством провел наше, следует заметить, чрезвычайно непростое обсуждение и позволил высказаться всем, кто имел по теме диспута хоть какое-то мнение». Дружный гогот, рукоплескания. Модератор, бурый от смущения, торопливо раскланивается и норовит улизнуть. Кто-то тянется к выходу, кто-то спешит к подножию амфитеатра, чтобы продолжить диспут в неформальной уже обстановке. Консул улыбается, пожимает чьи-то руки, кажется — даже дает автографы. Завидев жилетку с сорока восьмью карманами в непосредственной близости от себя, он сразу спадает с лица и удирает в направлении меня со всевозможной резвостью…