Мы сворачиваем в тесную, забитую каким-то хламом конуру. Мой маленький грубиян запирает дверь и, пока я торчу истуканом, напряженно раскорячась и до половины вытянув кинжал из ножен, с помощью нехитрого заклинания зажигает масляный светильник в бронзовой чаше. Конура наполняется прыгающими тенями и оттого делается еще теснее.
В горле моем застревает незаданный вопрос.
Потому что он оборачивается, скидывает накидку и оказывается принцессой Аталнурмайей Небесницей в натуральном виде.
То есть буквально в натуральном, потому что под на кидкой она совсем голая.
Сколько же ей лет? Ну-ка, прикинуть... Появилась она на свет в тот славный год, когда мы вернулись из похода на Руйталирию... пили по этому поводу, помнится, как в свой последний час, не щадя живота, заблевали всю казарму, ступить было некуда... одни тайком вздыхали, что, мол, лучше бы у короля родился наследник, потому как негоже отдавать королевство, такими трудами и такой кровью собранное, за дочкой в приданое в чужие руки... другие, наоборот, строили хиханьки да хаханьки, что, мол, теперь всякому из нас выпала удача завалить принцессу на мягкое, по достижении ею невестинского возраста, и заделаться, стало быть, королевским зятьком... так что лет ей, не сбиться бы, примерно пятнадцать, или чуть больше. Возраст подходящий. А уж дородная она да гладкая на все во семнадцать, есть за что ухватить, в костях не заблудишься.
— Расслабься, олух, — шепчет она. — Наверное, не ожидал?
— Чего угодно, только не этого, Небесница... — бормочу я, не убирая руки с кинжала.
— Так кто ты сейчас?
— Скользец, к твоим услугам, Небесница.
— И что ты сделал с беднягой Агнирсатьюкхергом?
— Всего лишь покинул его тело и взял себе другое.
— В этом есть какой-то смысл?
— По правде сказать, небольшой. Это был неверный выбор.
— И что ты намерен делать дальше?
— Взять себе другое тело.
— Может быть, мое?
— В этом еще меньше смысла. Я не думаю, что это по может моему поиску...
— И всё же, Скользец, я предлагаю тебе свое тело... второй раз за одну ночь.
Эта маленькая сучка держится так, словно всю свою короткую жизнь торговала собственной щелкой в Веселом квартале!
— Ты хочешь, чтобы я трахнул тебя? — зловеще хрипит Без Прозвища.
— Да, хочу. Подари мне демона, Элмизгирдуан!
— Я не Элмизгирдуан, я Когбосхектар. А знаешь, почему меня называют Без Прозвища?
— Почему же?
— Потому что мое настоящее прозвище нельзя произносить вслух при посторонних. Мое настоящее прозвище настолько непотребно, что даже грубые копейщики краснеют, как целки, и жмутся задами к ближайшей стене. Потому что я сбился со счета шлюхам, подохшим подо мной...
— Давай, Без Прозвища! Трахни меня, покажи свою доблесть! — стонет она, дрожа от похоти.
Ладно, ты сама захотела.
Прости мне это бесчинство, Свирепец. Видно, быть мне твоим зятьком...
Едва сдерживая рвущийся из груди рык, я расстегиваю пряжку, распускаю шнуровку и обнажаю свое главное орудие.
Гляделки у этой сучки лезут на лоб. Рот приоткрывается в изумлении. Она переводит взгляд со вздыбленного снаряда на мое искажённое страстью лицо и обратно.
И вдруг... начинает хохотать.
Ее корчит от смеха! Ее прошибают слезы!
— Как... — пытается она выговорить, сгибаясь пополам, — нет, как... как ты находишь эту штучку в темноте... когда хочешь облегчиться?!
В моих глазах полощется красная пелена. Голос похож на рёв раненого животного. Я лют и страшен.
— Ты смеешься надо мной! Я убивал и за меньшее!..
Она едва не валится наземь:
— Прежде чем убить, попытайся изнасиловать!
— Иногда я поступаю наоборот!..
Путаясь в ремнях, пру на нее. Убить эту сучку. Разо рвать пополам. Растоптать, размазать...
Давясь смехом, Аталнурмайя швыряет мне в лицо пригоршню мельчайшего праха и произносит короткое заклинание. Что-то там вроде «айюнафилхорайя... ахоа ноба... иномлантауна...»
И я, не довершив шага, обращаюсь в дерево.
Магия. Ненавижу магию.
Кажется, у меня даже листья появились, а корни я прямо-таки ощущаю собственными пятками. И где-то на верхних ветках свила гнездо какая-то блядская птица...
— Так ты намного лучше, — говорит Небесница с удо влетворением. — Даже твое достоинство, кажется, увеличилось в размерах и стало пригодно к употреблению. Уж никак не тот прыщик, что был раньше.
Она снова хихикает.
— Эй, Скользец, ты еще тут? Или Когбосхектар тебя окончательно задушил?
— Я никуда не исчезал, Небесница. Всё ждал, чем же ты огорошишь этого простодырого скота.
— Вот и дождался.
— Только не надейся, что твоя детская магия сгодится против меня. Хочешь, я отпущу зверя на волю?
— Уж лучше сделай ему шишку побольше.
— Ты все еще намерена ублажить свою странную прихоть?
— Я решила, что стану матерью демона. И стану ей, даже если мне придется трахаться с деревом вроде этого. Даже если мне придется перетрахать все деревья в округе!
— У матерей демонов незавидная судьба. Обычно они умирают еще при родах.
— Откуда ты знаешь?
— Я видел это не раз.
— Добавь еще, как ты любишь: и не двадцать... Твоя мать тоже умерла?
— Я не был рожден матерью. И не забудь: я не демон.
— Ах да, помню, ты Элмизгирдуан Угольно-Черный из расы угольно-черных элмизгирдуанов.
— То, что ты делаешь, лишено всякого смысла. Лишено по двум причинам. Причина первая: что бы ты себе ни воображала, я не демон. Причина вторая: ты всё равно не доберешься до меня, как бы того ни желала. Всякий раз ты совокупляешься не со мной, а с телом, которое я всего лишь выбрал в качестве сосуда Для своей сущности. Или накинул на себя, как та накидка, на которой ты стоишь ногами. Кувшин не может обладать достоинствами вина, что было в него налито. Одежда не будет сильной, умной или пригожей, как тот, кто ее носил.
— Я хочу в этом убедиться.
— Что ж, я предупредил. Поступай как знаешь. Гляди только, чтобы твой ребенок не родился жутким уродом, похожим на всех своих отцов.
— Демон и должен быть уродом!
— У меня больше нет желания с тобой пререкаться. Поспеши совершить свой нелепый обряд, а после дозволь несчастному глупому Когбосхектару исполнить его предназначение до конца.
— Послушай, Скользец... Пока я насилую этого дуралея, можешь развлекать меня своими сказками. Ты ведь должен знать много интересного.