Так тихо…
Один лишь раз в Последнем Храме стало так же тихо: когда по опустевшим его помещениям ходил покрытый кровью Урзак. Правда, стало надолго, на столетия. А теперь, после того как сонное царство древнего святилища перестали тревожить удары по камню, тишина вновь прибрала власть к рукам. На этот раз — навсегда.
Никогда больше не услышит Последний Храм летящих в Верхний мир молитв. Не будет улыбаться во время шумных торжеств и грустить на поминальных службах. Оглохли и ослепли статуи богов, превратившись в бездушных истуканов. Стали рассыпаться барельефы.
Храм умер тихо, словно уснул. Он сделал все, что мог, и отдал все, что мог, не оставив себе ничего. Его служение закончилось.
Последний Храм напомнил Кириллу старого слепого пса, который когда-то давным-давно умирал у его ног. Рекс… Здоровенный ротвейлер, отличный спутник и завидный друг. Он тоже отдал все, что мог, всю жизнь и верность, а когда почувствовал наступление времени, пришел прощаться. Тогда Кирилл сел рядом с псом, обнял и не отпускал его до самого конца. И плакал. Последний раз в жизни Кирилл плакал именно тогда.
А вот сейчас слез не было. Потому что сегодня он своего старого друга не оставит позади. Сегодня они пойдут вместе.
Так тихо…
Что даже осторожные шаги по коридору казались настоящим грохотом.
Кирилл погладил мертвое изваяние мертвого бога и улыбнулся.
Ход, который начинался естественным тоннелем, постепенно превратился в коридор. Сначала расширился примерно до трех метров, а затем выпрямились стены, оставив своды лишь под самым потолком. Шагов через сто на полу появились плотно подогнанные одна к другой плиты серого камня, а после очередного поворота Ляо увидел первый барельеф. Довольно грубая картина изображала воина, догоняющего врага, и, как понял китаец, должна была служить предупреждением.
Для всех, кроме него.
Преодолев еще около пятидесяти шагов, Ляо вышел к небольшим вратам, украшенным вырезанными из белого камня фигурами. Двери или створки отсутствовали, так что врата можно было назвать и аркой, однако китаец чувствовал, что это неправильно. Даже не чувствовал — видел, ведь теперь он мог видеть значительно больше.
Когда-то здесь висели створки, выкованные из чистого золота. Когда-то они открывались для того, чтобы впустить в сокровенный предел Храма посвященных. Когда-то они поражали красотой и величием, и даже сейчас, когда их не стало, незримая линия врат разделяла Храм на «вне» и «внутри». А вот эту линию Ляо не увидел — почувствовал.
Ощущение чужой Традиции коснулось легким дуновением, только обозначило себя, но генералу хватило. Камень мертв, Храм мертв, но там, внутри, еще бьется сердце Традиции, еще теплится жизнь, а значит — ему туда.
И Ляо пошел дальше.
И после сотен лет запустения внутренний предел Храма производил величественное впечатление. Стены широких коридоров покрывали барельефы, рассказывающие о грандиозных битвах и великих свершениях. Каменные статуи, что прятались в нишах, поражали мастерством исполнения, а сохранившиеся фрески покоряли выверенными линиями и неувядающей яркостью красок. Здесь разговаривали с богами, и жрецы древней Традиции демонстрировали обитателям Верхнего мира стремление к совершенству.
Внутренний предел поражал даже сейчас, даже в полутьме — ведь не горела и десятая часть факелов, — каждое его сокровище требовало хотя бы остановки, хотя бы взгляда, поэтому Кирилл дал китайцу двадцать минут на то, чтобы добраться до Зала Богов. Ляо заявился через полчаса.
Мягко вынырнул из проема и замер в тени статуи. Напряженный, готовый к бою.
— Добрый день, генерал, — громко произнес Грязнов и миролюбиво поднял руки, демонстрируя пустые ладони. — Я один. Проходите, не стесняйтесь.
Несколько секунд китаец не отвечал, видимо, оценивал обстановку, затем вежливо произнес:
— Добрый день.
И медленно вышел на свет.
— Вы не чувствуете враждебности, и это, поверьте, не ловушка, — дружелюбно продолжил Кирилл.
— Здесь слишком мало силы.
— Так и должно быть. — Грязнов грустно улыбнулся. — Вы явились к финалу длинной пьесы, генерал, а не к кульминации. Скоро занавес, актеры устали.
— А театр?
— Театр закрывается.
Короткий и медленный, чтобы его не приняли за враждебный, жест. Так поседевший антрепренер указывает на ставшие ненужными декорации. На мертвые и обветшалые следы былого величия.
— Вы сдаетесь?
— Я ведь сказал: пьеса сыграна.
— Меня немного смущает отсутствие почтительности в вашем тоне, — признался Ляо. Он все еще был готов к драке. — Ведь мы говорим о смысле вашей жизни.
— Сейчас я могу себе это позволить, генерал, — рассмеялся Кирилл и указал на припорошенные каменной пылью ступеньки. — Прошу, присаживайтесь.
Поколебавшись, старик принял предложение.
— Спасибо.
— Не за что.
— На ваших руках кровь.
— Я давно не работал с камнем.
— А пришлось?
— Как видите. — Грязнов кивнул на разбросанный инструмент. — Несколько дней мучился.
В голосе ни тени агрессии, а главное — ни следа лжи. Таинственный каменщик отвечал искренне, и генерал почувствовал себя сбитым с толку. Он шел на битву, но встретил лишь усталого, не собирающегося драться человека.
— Могу я осведомиться, что вы создавали?
— Алтарь, — просто ответил Кирилл. И с законной гордостью добавил: — Мне было разрешено его создать, именно мне.
Вот сейчас в его тоне появилась та самая почтительность, о которой упоминал китаец.
— Новый алтарь?
— Совершенно верно.
Ляо едва сдержался, чтобы не задать следующий вопрос: «Для какого храма?!» Он догадывался, что получит честный ответ, но все равно не задал вопрос, поскольку именно этого ожидал сидящий напротив мужчина, и Ляо не хотел быть настолько предсказуемым. К тому же старик действительно чувствовал смущение. Вызванное не отсутствием почтительности, разумеется, а тем спокойствием, что излучал неизвестный.
Требовалось время на размышление.
Китаец вежливо улыбнулся, огляделся и кивнул на валяющийся неподалеку том.
— Та самая книга?
— Ага.
— Урзак действительно описал в ней путь к Последнему Храму?
— Ага.
— То есть моя охота за книгой не была напрасной?
— Вы могли испортить нам представление.
— Печально, что этого не случилось.