Крошин остановился у загона, по которому бегал серый в яблоках жеребец Затон. Вроде и свободно бегает, а в загоне. Жердочки не забыли поставить, жеребец – дурак, нет, чтобы перепрыгнуть и уйти на волю, бегает в огороженном квадрате. Его, Крошина, жердочками закона и морали слабых не остановишь, он гуляет где хочет. Он протянул руку, жеребец подбежал, доверчиво ткнулся в ладонь теплыми губами. Каждый хочет сладкого. Крошин похлопал жеребца по лбу и отошел. Еще два вторника погуляю, и можно кончать этот цирк. Великолепно все повернулось. Кунин подвернулся кстати. Интересно, сколько дураку припаяют? Хорошо, что никто ни о чем не догадывается, с другой стороны – обидно. Что толку быть королем, если, кроме тебя самого, никто не знает об этом? То ли дело на Западе! Там убийцы действительно в почете. Убил, все знают – убил, не доказано, честь и хвала сильному. Взять хотя бы Счастливчика Лючано. Все благоговели и трепетали перед ним, а он носил на руках комнатную собачку, ласково поглаживал ее, улыбался окружающим. Все знали, одного движения бровей Лючано достаточно, чтобы человек перекочевал в лучший мир. Ради такой власти стоит рисковать. А он, Крошин? Ловко убил, смело. Кто знает об этом, кто его боится? Если бы знали и ничего не могли поделать, тогда иное дело. Он сидел бы в ложе, спокойный и равнодушный, а все со страхом и завистью поглядывали на него. Он бы остановил эту Григорьеву, осведомился о здоровье, она стояла бы и слушала, не смела уходить. Он между прочим, именно так, без нажима, скажет, что Гладиатору пора проиграть. В ближайшее воскресенье. Если девчонка взбрыкнет, ответит не так, он лишь улыбнется. Жаль, скажет он, другой наездник будет ездить на Григории хуже. Другой наездник – вот так, ни слова о смерти, никаких угроз. И девочка поймет, ведь совсем недавно старый дурак Логинов не выполнил просьбу Крошина. Старого дурака хоронили в пятницу. Прощаясь, Крошин поцелует наезднице руку, обязательно поцелует. Она будет холодной, эта рука.
Крошин повернулся, оперся о жерди загона спиной и с хрустом потянулся. Никто не знает, жаль. Ничего, зато сам он знает. Он живет полной жизнью, не отступает, никто не может безнаказанно ослушаться его. Он вспомнил проклятый заезд, свое ликование, когда фаворит шел сзади. Лишь после финиша Крошин понял, что ему просто плюнули в лицо. Он отомстил. Никто не знает? Он, Крошин, знает, и пусть люди поберегутся. Хоронить могут не только в пятницу, в неделе семь дней.
Огибая конюшню, он пошел по узкой тропинке и тут столкнулся с конюхом Николаем. Крошин гордился своей выдержкой. Никто бы не заметил, как сердце у него на секунду остановилось, а на висках выступили капельки пота.
– Сан Саныч! – Кунин сиял веснушками, растопырив руки, хотел обнять Крошина, вовремя спохватился, остановился рядом, приплясывая от восторга и нетерпения рассказать о счастливом освобождении.
Крошин руки не подал, чувствовал, какая она у него холодная и влажная.
– Привет, Николай, – он лишь кивнул, – рад видеть тебя в здравии и на свободе. Выскочил на волю и не заходишь?
– Так ведь утром только, – соврал Кунин.
Никто не просил его скрывать, что освободили его в пятницу. Кунин соврал из чувства самосохранения, иначе придется объяснять, почему не зашел раньше.
Крошин хотел сказать, мол, загляни вечерком к Нате, обмоем твое освобождение. Там за рюмкой коньяка все выведать как следует. Терпения не хватало, и он спросил:
– Освободили под подписку о невыезде?
– Вчистую! – ликующе ответил Кунин.
– Ты же сам мне говорил…
– Говорил, говорил, заговаривался, – пропел Кунин. – Приснилось спьяну.
Крошин не выдержал. Выяснив, что Кунин свободен, Крошин вывел его с территории ипподрома, усадил в «волгу» и привез к Наташе. Девушки дома не оказалось. Быстро разлив по стаканам купленный по дороге коньяк, Крошин ласково обнял Кунина и сказал:
– Рассказывай, бедолага.
Утром Кунин пришел в прокуратуру получать изъятые у него для проведения экспертизы вещи: пиджак и ботинки. И вдруг грозный следователь сообщил, что Кунин может вернуться на работу, даже должен, так как звонила Григорьева, жаловалась на нехватку людей. Конюх понял, что незапланированный отпуск отменяется, и обрадовался. Следователь долго читал ему лекцию о вреде пьянства, мол, галлюцинации, вызванные алкоголем, уже чуть не привели Кунина в тюрьму, но обязательно приведут, если он не прекратит выпивать. Следователь написал бумагу в дирекцию ипподрома. Кунина, безусловно, ждут неприятности. После этого следователь сказал что-то вроде: убирайся с глаз моих долой. Кунин начал благодарить, следователь прервал его, заявив, что никакой его заслуги в освобождении Кунина нет, он должен целиком и полностью благодарить науку. Именно она установила, что группа крови на рукаве пиджака не совпадает с группой крови ни Логинова, ни самого Кунина. Главное же, отпечатки пальцев Кунина не совпадают с отпечатками пальцев убийцы, которые тот оставил на двери денника.
Все это, захлебываясь от восторга, и рассказал Кунин Крошину.
– Какие отпечатки? – не удержался от вопроса Крошин.
– Пальцевые, – Кунин поднес к глазам свою пятерню. – Он мне фотографию показал: два пальца и ладонь. Та сволочь, что Логинова порешил, кровавой рукой оперся о дверь. Криминалисты, – Кунин с гордостью произнес красивое слово, – сфотографировали. А моя ладонь не подошла. – Он уже слегка захмелел и мужественно отодвинул стакан. – Счастье-то какое, понял?
Крошин понял. Он вспомнил, рука у него была действительно в крови. Идея испачкать кровью копыта жеребца пришла в последний момент, когда Логинов уже лежал. Крошин это сделал просто ладонью. Не мог он схватиться рукой за дверь. Не мог, решил Крошин, меня ловят.
Николай сидел рядом, довольно улыбался, что-то рассказывал, шлепал толстыми губами. Крошин разлил коньяк, заметив протестующий жест Николая, сказал:
– Правильно, по последней, за твое счастливое освобождение.
Они выпили, Кунин не мог молчать.
– Меня уж совсем упекли, – он провел ладонью по стриженой голове. – И вдруг такое? Нет, вы понимаете. Сан Саныч, счастье-то какое?
– Долго допрашивали? – Крошин отстранил руку конюха и разлил остатки коньяка.
– Последнюю, – оправдываясь, Кунин выпил. – Допрашивали? Ужас! Бумаги исписал толстяк, страшное дело.
– После чего же тебя освободили? После каких допросов? – спросил Крошин.
– После допросов меня в тюрьму отвезли, – Кунин почему-то рассмеялся. – Забыл Анке позвонить, забыл. Она и не знает, – он торопливо набирал номер.
– Нужен ты Анке, – Крошин презрительно рассмеялся. – Она с твоим лучшим другом путается.
– С кем? – Николай положил трубку.
– С писателем, с милиционером, кто он там на самом деле?
– Лев Иванович? Загнул ты, – Кунин впервые сказал Крошину «ты». – У Льва с нашей Ниной любовь. Загнул, точно загнул, – он вновь снял трубку.
Пришла Наташа, увидев конюха, охнула, начала расспрашивать, но Кунин отмахнулся. Он разговаривал с Анной.