Ты не слышал как говорят про галерного раба — что непонятно, к какой породе животных он принадлежит? Сидит на цепи, как собака, работает как вол, есть как свинья, а шкура от кнута полосатая как у тигра! — он криво усмехнулся. — Вот так оно и есть! Если я не сдох, то только потому, что очень боялся того, что после смерти попаду прямиком в ад, в самые поганые его местечки — другие накладывали на себя руки, давились собственной цепью или кидались на надсмотрщика… Если когда-нибудь попадешь на танисские галеры, никогда не кидайся на надсмотрщика: они на этот счет ученые. Зато потом тебя сунут в камеру к самым гнусным ублюдкам, которые сделают с тобой такое, что и подумать жутко… Но под конец я уже стал думать, что преисподняя — не самое плохое местечко, если сравнить с галерами! К тому времени я уже был не простым рабом, а загребным — мне давали два фунта мяса в день и кружку вина: рабочую скотину ведь надо хорошо кормить. Вот тогда к нам и привезли… Оскара ок Л'лири — каторжника с раздерибаненного королевского галеаса. Знаешь — половина надзирателей и даже начальник нашего баньо — тот еще мерзавец, у которого был кнут из человечьей кожи, и тот пришел посмотреть — настолько мы походили друг на друга. Нас и посадили на одно весло и на одну цепь… Через месяц нас уже все считали близнецами, да что говорить — мы стали с ним настоящими братьями: без всяких этих пиратских громких клятв и смешивания крови. Мы делились водой — ее всегда не хватает на галерах, мы вместе дрались в баньо с теми, кому мы не нравились, и… и я даже поневоле стал вспоминать все эти сказки про разлученных в детстве близнецов! А между делом он рассказал мне всю свою жизнь, и про то, как из-за ссоры и дуэли с графом Суффолксом угодил на галеры, и про то, что принц Руперт был его другом, и даже про то, какие часы стояли в его замке в гостиной и как звали его первую любовницу. А у меня… у меня всегда была хорошая память. А под конец он даже сказал, что если мы доживем до смерти старого короля, и принц Руперт успеет его вытащить, то он заберет меня с собой, представив как чудесно найденного брата-близнеца… Да только всё по-другому обернулось — видать нечистый постарался! Янычары затеяли свергать старого султана — в Эль-Акабе это бывает не реже, как раз в десять лет. Шальным ядром разрушило стену в нашем баньо, и мы сбежали…
Кстати — думаешь, много каторжников бежало вместе с нами? — хохотнул адмирал. — От силы человек тридцать… Понятное дело — многие стали жрать досыта только на галерах, да и не очень побегаешь в цепях. Но мы с… с Оскаром все же сумели удрать. Нашли пустую кузницу и разбили наши оковы, потом выбрались из города, нашли на берегу рыбачью фелюку, на которой оказался всего один старый рыбак — его я просто укокошил молотом, прихваченным из кузницы. И мы вышли в море. Нам повезло, и мы спокойно дошли до амальфийского берега. И вот, за день до того как мы должны были достигнуть побережья, ночью, я стоял на вахте — помню тогда как раз ветер дул в бейдевинд и нужно было следить за парусом. Так вот — я просто спустился вниз, где спал Оскар, достал нож того рыбака и… и убил его. Одним ударом, прямо в сердце. А перед этим я бросил кости — и мне дважды выпала «ночная кобыла». Но я… я решил, что она сулит смерть Оскару.
Потом я выбросил тело за борт и продолжил путь. А потом добрался до Хойделла, и выдал себя за… за Оскара. Сам принц Руперт — уже регент Руперт — не смог бы нас отличить. А когда я вспомнил у него на пиру наш последний разговор с ним перед моим… перед тем как Оскара арестовали, он заключил меня в объятия. Я тогда даже заплакал — все думали, что от избытка чувств, а на самом деле — от радости. Вот… Я попросился на морскую службу, на галеры — потому, мол, что хорошо знаю это дело. Потом вместе с принцем отправился в Дальние Земли. И так вот и служил тут — чтобы не выдать себя невзначай. Женился, вышел в адмиралы и даже сам стал почти забывать — кто я такой. Но Элл всё видит, и обмануть его потруднее, чем даже наследного принца. Вот так все и случилось…
— Что ты уставился на меня! — вдруг рявкнул адмирал, яростно выпучив глаза на потрясенно молчавшего капитан-командора. — Какого Шаггора ты нянчишься со мной, болван! Мне не нужна твоя жалость. Лучше добей! Жалеешь меня? До Хамирана мне сдалась твоя жалость! Бригитт… я ведь теперь ее не увижу больше — потому что она уже в обители Творца, а мне скоро в преисподнюю!
Адмирал дернулся было, но при первом же движении острая боль пронзила его.
— Прости, мой мальчик, — выдохнул он. — Прости, я… я ведь проклят. Ты понимаешь, я… убил брата… А теперь Элл убил мою чистую девочку за мой грех… Домналл… — лихорадочно забормотал умирающий, — я хочу сказать… Пусть нас похоронят в одной могиле и на надгробье напишут… напишут мое настоящее имя… Поклянись! — Его рука вновь вцепилась в ладонь капитана. — Поклянись, что исполнишь, что всем расскажешь… Хочу хоть после смерти вернуть имя моего отца… Он был достойный человек, не то что я… Меня зовут… меня звали…
Судорога передернула тело адмирала, изо рта выплеснулся кровавый фонтанчик.
Не выдержав, ок Ринн изо всех сил зажмурился.
Когда Домналл поднял веки, лицо губернатора уже было спокойным и умиротворенным, как на древних фресках. Дрожащими пальцами ок Ринн закрыл глаза грешника и страдальца, потом тяжело поднялся и побрел прочь.
Солнце изливало свой свет с небес, и волны все катились от горизонта, отливая яркой зеленью, вздымая пену на гребнях.
Небо, голубое и бездонное, распростерлось над миром.
А вдоль полосы прибоя, спотыкаясь, брел человек в рваном мундире, протягивая руки к небу, и с проклятиями грозил кулаками Всевышнему…
Рагир Морриганх пропал бесследно.
Говорили разное — одни, что он вместе с самыми верными сподвижниками попал в плен к одичавшим пикаронам, и те живьем разрубили всех на куски, зажарили и съели. Другие — что барон Сабади, которому Сын Смерти пообещал душу, забрал его к себе и даже сделал сержантом своей адской гвардии. Третьи — что вернулся он домой в Южную Эгерию, будучи прощен своим отцом — эмиром Тингиса. Правда, кое-кого из команды «Сына Смерти» потом видели в тавернах, но на все расспросы те отмалчивались или уклончиво отвечали, что сошли с корабля утратившего удачу вожака и знать о нем больше не знают.
Игерна де Альери по прозвищу Бесстыжая, она же графиня Лейла де Торрес была казнена по приговору Высшего колониального суда в Геоанадакано спустя пять месяцев после описанных событий.
Почти весь процесс она молчала, не отвечая на вопросы судей. Мятеж, убийства, грабежи, измена, пиратство, богохульство, «оскорбление дворянского достоинства бесчестным поведением»… Ни против одного из этих обвинений она не возразила.
Приговор был предрешен, несмотря даже на рапорт дона Ронкадора, в котором тот отмечал помощь, пусть и невольно оказанную Игерной и ее людьми в деле с храмом, и ходатайство епископа Северина.
По этому случаю даже завязалась переписка между Геоанадакано и метрополией — не стоит ли отправить преступницу в Эгерию, дабы доподлинно установить — лжет она или не лжет, именуя себя графиней Лейлой? На что пришел подписанный лично королем рескрипт, где говорилось: «Коль скоро виновная настаивает, что она графиня де Торрес, то пусть и умрет как графиня де Торрес». На том и порешили.