Сдав новорожденную на руки охающей Йорулле и прогнав пинком мортуса, посоветовав больше не попадаться на глаза, Домналл поднялся к себе, а потом вызвал лакея и приказал подать лучшее вино, какое есть в доме.
На город быстро опускалась темная тропическая ночь.
3342 год от Возведения Первого Храма, ночь на 14-е число месяца аркат.
Стормтон, Ледесма.
Ночь — это не причина просиживать последние штаны, любуясь звездами на небе, когда не менее прекрасные «звездочки» бродят по грешной земле, готовые за небольшую плату окружить вернувшегося из далекого плавания моряка женской ласкою и заботой.
Команда фрегата «Акула» сошла на берег, оставив на палубе лишь тех, кто успел утонуть в бутылке еще до убытия в порт.
Пьяный канонир, обнимая пушку, орал похабную бесконечную песню о капитане Флае.
Мне корабль — дороже злата,
грозный ветер — мне судья,
воля — божество пирата,
в море — родина моя.
Присужден властями втуне
я к петле.
Верю я моей фортуне!
А судью — не пожалею,
вздерну я его на рею
у него на корабле.
А жену его и тещу
И его секретаря…
Меж тем, на борт поднялись трое; на фоне портовых огней, маячивших за их спинами, было не разобрать, кто пожаловал в гости.
Парни прошли мимо канонира, один из них остановился перед пьяницей, двое других направились к камбузу и громко забарабанили в дверь.
Остановившийся рядом с канониром человек тихонько рассмеялся, глядя на пьяного дурака.
— Что, перебрал, дружище? — с издевкой справился он.
Канонир прервал песню и с трудом поднял свои синие очи:
— А ты х-хто такой?.. — поинтересовался он, с трудом ворочая языком.
В руке незнакомца сверкнула сталь.
— А зачем это знать мертвецу? — После этих слов пришелец почти без замаха ударил кинжалом в горло канонира, тот умер почти сразу.
Вытерев оружие об одежду мертвого канонира, убийца подошел к двум своим сообщникам, барабанившим в дверь камбуза и, хлопнув одного из них по плечу, кивнул в сторону люка, ведущего в трюм. Третий остался сторожить, время от времен стуча в дверь и обещая скрывавшемуся за ней устроить «райскую жизнь», ежели он немедленно не выйдет к нему безоружным и с фартуком в зубах.
Сварливо булькала, закипая, вода, и над огромным котлом поднимались клубы пара. В одной косынке и ветхих штанах выше колен Хор'Тага носилась по тесному камбузу, а вместе с ней метались по стенам зыбкие тени. Блестела от пота стройная, красиво вылепленная спина с удивительно гладкой оливковой кожей. Шрамы от кнута? Ой, да все морские черти с ними! Может, это ритуальная татуировка такая.
В такт ударам ножа прыгали по плечам жесткие завитки волос, подвязанных темно-зеленой парчой.
Она предавалась мечтам. Естественно, о настоящем хорошем призе — казначейском судне арбоннского, эгерийского или хойделльского короля. Или на худой конец — о купеческом транспорте, перевозящем контрабандой намытое на тайных копях золотишко.
Чтобы на каждого пришлись не жалкие монеты, а фунты или даже квинталы этого чудесного металла.
Если бы у Хор спросили, зачем ей такая уймища денег, айланка только пожала бы крепкими плечами.
Мало кто знал, что была у нее мечта — открыть свой собственный бордель. Не абы какой, а приличный. И чтобы трудились там только белые девки. Лучше — рабыни! Чтоб работали они, как она когда-то, и чтобы если вякнут или заплачут — плеткой их. Не так, как ее, а через мокрую тряпку — чтоб следов не оставалось! И работать не вставая со спины!
Хорошо бы ей попалась какая-нибудь госпожа из разорившихся знатных — уж она бы ей спуску не дала!
А то если мужа бы убило, боцмана Гвенна, и вся его добыча, записанная в умной книге у капитана, стала бы ее. Нет, не то, чтобы она плохо относилась к боцману, но золото…
Хоть, конечно, и не плохой он мужик, а все ж не забудет Хор'Тага того дня, когда свела с ним знакомство… Какими словами Гвенн Банн крыл юнгу, вздумавшего пощупать живой товар прежде старших.
Да, как вспомнишь…
Она на сырых досках, а он прямо над нею, с похабной довольной рожей… А вот ведь сдружились потом. Жизнь, она такая.
Хор'Тага резко обернулась на стук — звякнули двойные кольца серег, с сухим треском сошлись зубы каймана в резном амулете из кедра. Лицо у Хор было точь-в-точь как у матери, смазливой рабыни для утех, но казалось куда жестче и выразительней, а беспокойные глаза полукровки смотрели гордо, с задором и с вызовом.
— Кого там акула в зубах принесла? — Хор'Тага говорила низким, слегка гортанным голосом.
На корабле знали, что она отменно поет — так, что можно заслушаться, но знали и то, что мулатку каждый раз приходится долго уламывать: вроде из первых рубак и первых же охальниц, а дичится порой, как… ну как дитя малое!
Стук раздался снова, еще более настойчивый, чем прежде.
— Если открою, так для того, чтоб плеснуть кипятком тебе в рожу, — спокойно посулила она. — Скажи, кто такой и зачем приперся, а не то катись к русалкам.
— Открывай, да побыстрее! — рявкнули снаружи. — А то сами откроем!
По-настоящему Хор'Тага испугалась только один раз: когда она, спеленатый веревками живой груз, заглянула в похотливые глаза матросов. Да лучше испустить дух под бичом, чем под двадцать первым мужчиной — а мулатка была уверена, что умрет, если не от муки, так от позора. А еще Хор знала: она не уступит так просто. Первый, кто захочет взять ее силой, весьма пожалеет, что не додумался сначала вставить ей в зубы кляп. Но прошло много дней с той минуты, как ручка леди Альери прикоснулась к ее руке. Нынешняя, свободная Хор не боялась никого и ничего.
Колотящие сейчас в дверь камбуза были из чужой команды. Тут к гадалке не ходи… все и так ясно.
С тихим стуком лег на столешницу нож — этим только свиную требуху и резать, а для человечины припасено кое-что получше.
Хор'Тага сняла со стены отточенный топорик, провела по рукояти шершавой ладонью.
Ну что, заходите, ребятки, если сладите с дверью.
Хотя нет, еще кое-что!
Мулатка мрачно усмехнулась, сбросила крышку с деревянной посудины и зачерпнула полную горсть толченого красного перца.
Вот теперь, братцы, добро пожаловать…
3342 год от Возведения Первого Храма, ночь 14-го числа месяца аркат.
Стормтон, Ледесма.
Как и в прошлый вечер, и неделю и месяц назад, пираты шумной и галдящей толпой заполняли портовые таверны, держась с таким высокомерием и заносчивостью, что могли бы показаться смешными — если бы кому-нибудь из горожан пришла в голову блажь покончить свои земные счеты, смеясь.