Противник решил-таки попробовать прорвать их позицию числом (на то, что Ундораргир не понял, что это за траншея напротив его войска, капитан не рассчитывал).
Итак, сейчас вражеский центр навалится на них, чтобы расчистить место для пресловутой «честной битвы». Правильно, но глупо. Даже если Ундораргир пройдет через них (что возможно), все равно прореженные свинцом сотни не смогут справиться со свежими силами союзников.
Но, похоже, сгрудившиеся толпой всадники, горячившие коней перед атакой, и их вожди про такое не думали. Поневоле вспоминались рассказы, слышанные в детстве от начальника их Суворовского училища, генерал-майора Гафура Бободжонова. Тот вспоминал, как в его лихой юности басмачи ходили в конном строю на пулеметы. Накурившись анаши и доведя камчой лошадок до бешенства, они со всей возможной скоростью мчались на позиции красноармейцев, и те, кто доходил, пускали в ход сабли и револьверы, иногда побеждая.
Георгий понимал, что шансы пережить это сражение, чем бы оно ни кончилось, у него невелики, но сам вызвался командовать. Во-первых, он как-то почти трое суток отбивался с неполным взводом от трех сотен афганских бородачей. Во-вторых… Кому-то же надо…
Тем более на войне как на войне. И погибнуть можно всегда и везде…
Но как бы то ни было, погибать он не собирался.
Траншея была отрыта в полный профиль — с бруствером и стрелковыми ячейками из мешков с землей и со второй линией, хоть и не такой глубокой и проходившей не позади, а впереди. Это посоветовал все тот же Камр Адай, чтобы вражеские лошадки не смогли преодолеть последние метры перед позициями одним прыжком.
Анохин почти упустил момент, когда враги ринулись вперед, прямо на окопы.
Ему не надо было отдавать команды, потому как уже с час по цепи было передано: «Открывать огонь по готовности».
Траншеи окутались дымом от дружного залпа, и в сторону атакующих устремились дымные трассеры. Но слишком мало было пулеметов, а пуще того — слишком сильно давил на плечи стрелков приказ экономить патроны. Поэтому капитан Анохин приказал прекратить стрельбу, когда враг перестал обтекать линию окопов. И напрасно, на позиции обрушился ливень стрел. Каждый из тысяч лучших степных лучников за то время, что на Земле именовали минутой, успевал выпустить по дюжине стрел. Пусть на дистанцию выстрела вышла лишь половина, но против горсточки бывших советских солдат и их товарищей из местных оказалось почти два тумена, и на их головы выпало почти сто с лишним тысяч стрел.
А многие не имели даже бронежилетов. Пусть не каждая стрела попадала в цель и даже приносила смерть, но они наносили тяжелые раны, от которых люди исходили кровью, не давали толком стрелять и подносить патроны, сразу выкосили почти всю вспомогательную прислугу.
Дивизион, не погибнув, перестал существовать как боевая единица. Он еще вяло огрызался пулеметным и автоматным огнем, но уже не запирал надежным замком центр союзников, на что рассчитывал Макеев.
Капитан видел, как передние ряды конницы, скачущей прямо по трупам своих неудачливых товарищей из шедшего впереди отряда, под автоматным и пулеметным огнем таяли. Но сокращалось и расстояние до автоматчиков. Атакующие разменивали каждый десяток метров на одного-двух автоматчиков, но они это могли себе позволить.
Позже, вспоминая это, Анохин не мог представить непрерывное течение событий, вспоминалось только несколько отпечатавшихся в памяти мгновений. Вот солдаты перезаряжают автоматы, один за другим втыкая связанные попарно магазины, а рядом вторые номера, отчаянно торопясь и ругаясь, заряжают запасные магазины. Вот следующий «кадр». Многие уже упали, из их тел торчат не выдернутые на ходу копья с узкими наконечниками. Вот падает с разрубленной головой Унк Шас — старший среди аборигенов. Вот один из бойцов, сержант Томин, успевает поднять автомат и защититься от вертикального сабельного удара, но кавалерист, явно опытный, слегка привстает на стременах и рубит не металл оружия, а живую плоть… Автомат падает на землю, а воин с диким воплем отшатывается назад. Его правая рука все еще продолжает сжимать упавший на землю автомат.
Анохин, не соображая, что делает, и еще один рядом сидевший солдат бросаются к раненому. Капитан поднимает потерявшего сознание от боли бойца, закидывает его правую руку себе на плечо и тащит парня к скалам, а его сосед с яростным матом длинной очередью сбивает с коней всадников. В следующее мгновение из шеи солдата вырастает древко стрелы, и с оскаленным в крике ртом он падает на землю. Понимая, что жить ему осталось ровно столько, сколько требуется опытному лучнику достать из колчана стрелу, наложить на тетиву, натянуть лук плюс еще секунду, Анохин изо всех сил, придерживая раненого, рванул прочь. Иногда его окликали, иногда над головой свистели стрелы, он ни на что не обращал внимания.
Потом из пыльного марева перед Георгием выскочили вопящие, задыхающиеся люди-призраки, так облепленные кровавой грязью, что, наверное, сам Шеонакаллу не смог бы уже определить, к какому войску они принадлежат. Бросившие копья и луки, не вынувшие даже сабель, они ринулись к тому месту, где стоял капитан. Напрасно он стрелял и отбивался саблей.
Обезумевшие, потерявшие коней бойцы сбили с ног его и двух-трех воинов засады, еще не сраженных вражьей стрелой, и, пройдя по ним, покатились дальше.
Чудом не растоптанный землянин, шатаясь, поднялся на ноги, вытащил из чьего-то трупа саблю. Товарищи, земляне и степняки, были мертвы, как и валявшиеся вокруг сарбозы Ундораргира. Мертв был и истекший кровью сержант Томин. Но Георгий остался жив. Медленно приходя в себя, он побрел прочь… И не почуял удара саблей по голове плашмя…
Равнина, ставшая полем битвы, была огромна. Здесь беспрепятственно могла маневрировать конница, легко уходить от удара и так же легко наносить его в новом месте. Союзники были в более выгодном положении, чем Ундораргир, ибо их фланг прикрывали скалы и распадки, но зато Ильгиз не смогла бы незаметно прорваться шаркаанам в тыл. Схватка шла с переменным успехом.
Прошло совсем немного времени, и войско ангали, потеряв строй, начало сражаться так, как оно привыкло: разбившись на отдельные отряды. Воины Ильгиз наносили короткие стремительные удары, но существенного урона полкам шаркаанов это не приносило. Приученное к строгой дисциплине, слаженное и привычное войско Владыки Окоема отражало все атаки. Медленно, но упорно продолжало оно теснить рать свободных ханов, оставляя за собой пространство, усеянное трупами коней и людей. Тщетной оказалась надежда Макеева на рации — в пыли и дыму невозможно было разглядеть того, где и как дерутся сотни и тысячи. Отряды сослепу выпускали стрелы в своих и узнавали врага, лишь когда в них в упор летели джериды.
Магия никак не проявлялась, хотя по обе стороны сотни и сотни колдунов и шаманов изо всех сил вели незримую схватку на той стороне мира.
И лишь однажды магия обнаружила себя. Вдруг среди ясного неба сгустился сумрак и по вытоптанной степи прокатились пылевые вихри.
После не могли установить, кто первый крикнул: «Ветер Смерти!» — Темный пылевой смерч шел прямо на союзников. Он тянулся и тянулся ввысь, перечерчивая небосвод.