Вынув из костра горящую ветку, он поднёс её к металлической чашечке, затянулся и повелительным жестом протянул трубку Т. Тот осторожно взял её в руки и, стараясь не вдыхать чересчур много, потянул в себя густой терпкий дым. У него сразу же закружилась голова, и он вернул трубку барону.
— Ну как? — спросил барон. — О чём вы теперь думаете?
Т. открыл рот для ответа, и вдруг понял, что ответа нет.
Все мысли, только что заполнявшие его ум, разлетелись и исчезли — остался только треск сучьев в костре, запах дыма и чуть холодящий спину ветер. И ещё мелькнуло головокружительное ощущение: словно под ногой подломилась перекладина лестницы, и тело стало невесомым.
Поборов испуг усилием воли, Т. исподлобья поглядел на барона. Тот, видимо, понимал, что происходит — улыбнувшись, он затянулся ещё раз, затем положил трубку назад в футляр, указал на куклу, встал и неторопливо пошёл прочь от костра. Оставшийся в одиночестве Т. уставился на деревянного истукана.
Это было подобие деревянного Пьеро: кукла печального образа с яйцеобразной головой, поднятыми над переносьем бровями (что придавало ей комически грустный вид) и прямоугольным подвижным ртом. Её овальное тело покрывал чёрный лак; на груди были нарисованы три больших белых помпона, а длинные суставчатые руки кончались шариками, похожими на сжатые кулаки. С этих шарообразных кулаков и подвижной челюсти свисали коротко обрезанные нити. Т. разглядел выступающие из дерева крохотные металлические кольца, к которым они были привязаны: кукла, по-видимому, когда-то служила для представлений в балагане.
Вдруг одна из рук куклы пришла в движение — хотя Т. отчётливо видел, что за обрезки нитей никто не тянул. Поднявшись до уровня головы, рука приветственно помахала, затем прямоугольный рот поехал вниз, и кукла сказала:
— Коман сава, граф?
Она говорила тем же голосом, что и тень на корабле княгини Таракановой.
— Сава, — ответил Т.
— Извините за этот вид, — сказала кукла. — Но если бы я выбрал в качестве медиума кого-нибудь из цыган, у вас наверняка остались бы сомнения в достоверности происходящего. Сейчас их не будет.
— Кто вы такой? — спросил Т.
Деревянный рот куклы издал несколько сухих звуков, похожих на что-то среднее между смехом и стуком.
— Я уже представился в прошлый раз. Я ваш создатель. Моё имя Ариэль. Как и положено создателю, в настоящий момент я творю вас и мир. Я имею в виду, ваш мир.
— Это я помню, — сказал Т. — Но кто вы по своей природе? Вы Бог?
— Лучше считайте меня ангелом, — сказала кукла. — Мне будет приятно.
— Вы падший ангел? Князь мира сего?
Кукла зашлась деревянным смехом.
— Вам не кажется, граф, что слово «падший» применительно к князю мира отдаёт просто небывалым лицемерием? Люди наперебой соревнуются, чтобы получить у него какую-нибудь работёнку, и отчего-то называют его при этом «падший»…
Т. улыбнулся.
— Так учит церковь, — сказал он.
— Да-да, церковь, — повторила кукла. — Считается, церковь противостоит князю мира. Ну не чушь ли? Вот подумайте сами, если бы у обычного околоточного надзирателя в самом что ни на есть жидоедском околотке какой-нибудь бедный еврей открыл корчму, где на вывеске было бы написано «противостою околоточному надзирателю», долго бы он так противостоял?
— Думаю, нет.
— И я тоже так думаю. А если бы такое заведение исправно работало из года в год и приносило хорошую прибыль, это, видимо, означало бы, что тут с околоточным очень даже совместный проект.
— Извините, — сказал Т., — но ведь есть разница между околоточным и князем мира сего.
— Я тоже так думаю, — согласилась кукла. — Князь мира не в пример могущественнее и умнее. И если он позволяет в своём околотке заведения, которые официально и торжественно противостоят околоточному, то это, надо думать, не без особого резону…
— Что вы хотите этим сказать?
— Пока ничего, граф, — хмыкнула кукла. — Так, делюсь наблюдениями. — Просто мне не нравится выражение «падший ангел». Если хотите, считайте меня пикирующим ангелом.
— Что значит — «пикирующий»? Вы с кем-то пикируетесь? Говорите язвительности?
— Нет. Пикирующие ангелы — это такие, которые ещё надеются выйти из падения. Не совсем падшие, но вплотную приблизившиеся к порогу, хе-хе…
— Церковь ничего о вас не говорит.
— Мы тоже ничего о ней не говорим, — ответила кукла, — наша позиция по этому вопросу пока неясна. Но по мере вашего приближения к Оптиной Пустыни всё решится. Если всё пройдёт как задумано, вас ожидает трогательное возвращение в церковное лоно. Однако не будем предвосхищать события…
— Вы громоздите одну загадку на другую, — сказал Т. — Ответьте мне ясно и без увёрток — кто вы такой на самом деле?
Нарисованные глаза куклы моргнули и холодно уставились на Т.
— А кто такой вы? Что вы знаете про самого себя?
Т. пожал плечами.
— Теперь мало. Меня контузило пулей. Но хоть я и потерял память — временно, надеюсь, — я всё же остаюсь самим собой.
— Вспомните что-нибудь конкретное о себе самом. Что угодно.
— Например… Например… — Т. нахмурился, а потом нервно засмеялся. — Я думаю, так любого можно поставить в тупик. Велите человеку вспомнить о себе что угодно, и он растеряется.
— Но вы не помните вообще ничего, не так ли?
— Почему, кое-что приходит на ум. Вот Ясная Поляна, например. Беседки, борозда от плуга… Фру-Фру… Так лошадь зовут…
Т. показалось, что кукла растянула рот в деревянной улыбке — хотя устройство её рта этого не позволяло.
— Ну это уже я за вас начинаю придумывать. Трудно удержаться.
— Послушайте, Ариэль, — сказал Т., — вы, как я понимаю, можете показаться в любом виде, в каком пожелаете. Почему вы решили стать куклой?
— Это намёк.
— На что?
— Вы постоянно спрашиваете, кто такой я. Но ни разу не спросили, кто такой вы. Приходится стать для вас зеркалом.
— Вы хотите сказать… — Т. почувствовал неприятный холодок под ложечкой, — что я кукла? Ваша марионетка, игрушка? Которая кажется живой только тогда, когда кукловод дёргает ниточки?
Кукла противно захихикала.
— Почти попали. Но ниточки, как вы видите, обрезаны, и марионетка действует как бы сама. Задумайтесь, чем она занята? Дерётся, стреляет, ведёт беседы со встречными, убегает от какого-то Кнопфа. Но ничего толком не знает ни про себя, ни про этого Кнопфа. Каждую секунду она ведёт себя так, словно движется к хорошо известной цели, но стоит ей задуматься об этой цели, и она с ужасом понимает — цель неясна…