«Интересно, — подумал Т. — Откуда взялось остальное — берега, дома? И можно ли всё это изменить?»

Обмакнув перо в чернильницу, он дописал:

РЕКА, СКОВАННАЯ ЛЬДОМ

И река стала другой. Вместо изумрудной ленты перед Т. возникло бескрайнее ледяное поле — река сделалась очень широкой. Рыжие камни берегов исчезли. Всё вокруг теперь покрывал снег. Стоял зимний вечер; в просвете жёлто-синих облаков горел красный глаз заходящего солнца.

Т. почувствовал, что его переполняет весёлая сверкающая сила, похожая на тот солнечный изумрудный поток, который явился ему в самом начале.

«Значит, я и правда всё могу, — подумал он. — И нет ни Ариэля, ни его подручных. Кто теперь мой создатель? Я сам! Наконец… Можно придумать себя заново. Впрочем, второпях ничего менять не будем. Для начала вполне сгодится граф Т. Первым делом следует выбраться из этого лимбо… Хотя бы туда же, откуда мы сюда попали. Попробуем-ка самый короткий маршрут…»

Перчатка приблизилась к листу и быстро застрочила:

Река, скованная льдом, несомненно, была Стиксом, отделявшим мир живых от того, для чего в человеческом языке нет слов. Трёхглавый Кербер, страж загробных врат, был где-то рядом — это делалось ясно по тоскливому ужасу, волнами проходившему сквозь душу. Но граф Т. пока что не видел стража. Он шёл по берегу, направляясь к заснеженным руинам, видневшимся на краю ледяного поля. Берег, по которому он шёл, был берегом смерти…

Грозные цвета заката ворвались в сознание с такой силой, что рука в перчатке исчезла. Было непонятно, откуда возник целый мир, реальный и ослепительно-яркий: Т. никогда в жизни не видел ничего подобного.

Огни заката постепенно померкли, и Т. опять стал видеть вокруг комнату. Она изменилась. Тирольская шляпа и оленьи рога исчезли, бархатные шторы тоже — зато появилась целая коллекция изображений кошек.

Самым большим была чёрная африканская маска с загадочно чернеющими провалами глаз и усами из жгутов соломы. Под ней на стене висела полка, на которой стояли самые разнообразные коты из терракоты, крашеной глины и фаянса — особенно выделялся среди них благородный ориентальный зверь жёлтого цвета с колотушкой в одной руке и веером в другой.

Почему-то одна из стоящих на полке кошек — небольшая египетская статуэтка чёрного цвета, очень древняя по виду, — показалась Т. невыразимо жуткой. В её тёмно-зелёных миндалевидных глазах было что-то засасывающее: Т. почудилось, что он может стечь в них, как дождевой ручей в канализационную решётку, и он быстро отвёл взгляд.

«Однако тут неуютно, — подумал он. — Но зачем мне теперь эта комната? Главное помнить, откуда берётся мир. Раньше его создавала чужая воля, а сейчас… Посмотрим, на что я способен сам…»

Вокруг тем временем появилось ещё несколько полок с кошками. Избегая смотреть на них, Т. перенёс внимание на руку в белой перчатке. Рука обмакнула перо в чернильницу и поднесла его к бумажному листу. С пера на бумагу упала капля чернил и превратилась в аккуратную круглую кляксу. Мокрая поверхность кляксы, отразив огонёк лампы, стала на миг совсем белой — и Т. почудилось, что на бумаге перед ним лежит серебряная монета.

XV

Т. не думал о том, откуда он идёт и почему в его руке зажата серебряная монета. Он знал, что ничего не следует бояться. Что было раньше, совсем его не тревожило. Он был уверен — вспомнить всё можно в любой момент, достаточно остановиться и как следует сосредоточиться. Вот только останавливаться было нельзя: успеть следовало до заката.

Копаться в памяти, впрочем, и не хотелось. Сознание просто отражало реальность, отмечая, что в мире свистит ветер, хрустит под ногами снег и растекается по горизонту красный огонь заходящего солнца. На душе было бы совсем спокойно, если бы не волны внезапного страха, налетавшие время от времени на несколько секунд. Страх словно приносило ветром.

Т. знал, что монету следует отдать паромщику в полуразрушенном здании у кромки льда.

«Только какой тут может быть паром? — подумал он. — Здесь ведь лёд… Ничего, сейчас узнаем».

Вскоре здание оказалось рядом. В нём было два этажа — верхние окна глядели пустыми глазницами, а нижние кто-то грубо заделал кирпичом. Крыши не было — похоже, она рухнула внутрь давным-давно.

В стене, повёрнутой к ледяному полю, была высокая дверь с маленьким окошком, в котором зиял крохотный глазок. Напротив двери надо льдом поднимался продолговатый снежный бархан. Приглядевшись, Т. различил в нём контуры парома, накренившегося и наполовину ушедшего под лёд.

Подойдя к двери, Т. постучал.

Прошла минута. Т. померещилось, что в глазке что-то мелькнуло, но это мог быть просто случайный блик света.

Вдруг окошко с резким стуком раскрылось. Из него высунулась рука в грязном сером рукаве. Т. замешкался, и тогда рука нетерпеливо щёлкнула пальцами.

Вспомнив, что от него требуется, Т. положил в неё монету. Рука исчезла в окне и тут же вынырнула снова. Теперь она держала за кожаные ремни пару грубых железных коньков. Т. еле успел подхватить их, и окошко захлопнулось.

Т. осмотрел коньки. Они были очень старыми, из почерневшего металла в трещинах и выбоинах. Формой они напоминали ладьи викингов; сходство подчёркивали головы драконов на загнутых вверх носах.

Тут что-то ударило в дверь изнутри, и раздался противный скрежет, будто по металлу скребли острым. «Кербер!» — понял Т.

Надо было спешить. Приблизившись к кромке льда, он сел в снег и быстро приладил коньки к ногам — кожаные ремни держали лезвия прочно и надёжно. Встав, он вышел на лёд, глянул на кирпичную руину и покатил к залитому огнём горизонту.

Он успел только несколько раз оттолкнуться ото льда, приноравливаясь к конькам, когда сзади донёсся скрип ржавых петель. Т. обернулся на звук.

Дверь отворилась. Т. увидел фигуру в серой хламиде с надвинутым капюшоном и странную собаку — вроде большого волкодава, только с уродливыми грыжеподобными мешками по бокам от морды. Эти мешки зашевелились, повернулись, и Т. с омерзением понял, что это ещё две головы. Неизвестный в сером отпустил трёхголовую собаку, и та проворно побежала к границе льда.

«Если это Кербер, — вспомнил наконец Т., — значит, передо мной Стикс… Теперь только на тот берег… Переправиться на тот берег…»

Больше не оглядываясь, он начал разбег по бесконечному ледяному зеркалу. Это выходило плохо, словно во сне, где никогда не удаётся бежать так же быстро, как наяву, а ноги постоянно заплетаются друг за друга.

Кербер залаял — не так, как лают собаки, а совершенно беззвучно. Но его лай был хорошо ощутим — волнами ужаса он давил на солнечное сплетение, и Т. вспомнил, что впервые почувствовал эти спазмы тогда, когда приближался к дому паромщика, просто не понял их природы.