Удручало не столько содержание надписей, сколько их количество — рядом с этим бесконечным отчётом о насильственно прерванных жизнях любое частное существование начинало казаться пылинкой в зубцах государственного механизма. В каждой из этих строчек словно теплилась крохотная частица прерванной жизни, её последний отзвук на земле. Никакая пирамида из мёртвых черепов не дала бы подобного эффекта.
Среди надписей выделялся рисунок, отмеченный печатью запредельного метафизического вызова — повешенный за хвост кот, растопыривший лапы, с тщательно прорисованной шестёркой тильдообразных усов вокруг разинутой в неслышном мяве пасти: возможно, здесь готовился к смерти кто-то из посвящённых, и терзался последним земным сомнением (рядом с котом была надпись: «Бог — пожиратель людей. Евангелие от Филиппа»).
«Не помогла твоя молитва, Фёдор Кузьмич», — подумал Т. и прошептал последние слова распятого Бога, всплывшие отчего-то в памяти:
— Или, или, лама савахвани…
И вдруг тихий насмешливый голос совсем рядом ответил:
— А в толпе рядили — вот, ламу зовёт…
Т. вздрогнул и поднял глаза.
На лавке у стола сидел безголовый человек.
Он был одет в лёгкий летний сюртук, из-под которого выбивался небрежно завязанный галстук. Срез шеи не был виден — его закрывал высокий крахмальный воротничок с загнутыми углами. А говорила лежащая на столе голова с копной всклокоченных волос и длинными усами.
Т. первым делом подумал, что отрубленная голова не может говорить, поскольку отделена от органа, посылающего воздух к голосовым связкам.
Голова, однако, подмигнула и продолжила:
— Не принимайте эту мазню на стенах слишком близко к сердцу, граф.
Глаза головы весело блестели, а голос звучал умиротворяюще, и Т. решил, что всё это какой-то фокус. В подтверждение его догадки безголовый человек взял голову со стола, приставил её к плечам, чуть покрутил, как бы приспосабливая к месту, и она соединилась с телом.
Только тогда Т. узнал Соловьёва — тот выглядел так же, как на своих последних изображениях.
Соловьёв кивнул на стену и сказал:
— Я почему так говорю — надписи не настоящие. Это администрация упражняется.
— Откуда вы знаете? — спросил Т.
— Рассказал знакомый жандарм. Да и сами подумайте, ну кто из смертников будет тратить последние минуты на то, чтобы готовить чернила из сажи с кровью, а потом лезть по лавке аж на потолок?
Тело Соловьёва выглядело вполне достоверно, но, тем не менее, было явно иной природы, чем остальные предметы в камере. Казалось, что на самом деле оно находится в каком-то другом пространстве и освещено невидимым источником света, а в тёмную и узкую камеру его образ проецирует таинственная система скрытых зеркал.
— Вы даже представить не можете, — сказал Т., — как я рад нашей встрече. Я столько времени пытался вас найти… Но я вижу, с вами случилось несчастье?
— В некотором роде, — ответил Соловьёв с улыбкой. — Мне отрубили голову.
— Какой ужас…
— Бросьте, граф. Начиная с определённой ступени в нашем внутреннем развитии, такие вещи перестают играть роль.
— Кто это сделал? — спросил Т.
— Ариэль. Ну, конечно, не сам — как-то обставил через своих фантомов. Но мы ведь понимаем, как в этом мире обстоят дела…
Т. от напряжения приподнялся с места.
— Вы знаете Арэиля?
— О да.
— Скажите, то, что он говорит о природе и цели нашего существования — правда?
— Частично. Но крупицы правды в его словах рассыпаны среди целых гор лжи. И потом, истина всегда зависит от смотрящего. Для кого-то Ариэль действительно Бог. Ну а для меня это скорее нечистый дух.
— Он настоящий демиург?
— Это вопрос интерпретации, — ответил Соловьёв. — С моей точки зрения, нет. Он, скорее, нечто вроде надсмотрщика над гребцами на галере. Раб обстоятельств, поставленный над другими рабами обстоятельств в качестве дополнительного порабощающего фактора…
— Он вас тоже недолюбливает, — сказал Т.
— Ничего удивительного. Не сомневаюсь также, что вы слышали обо мне много дурного в свете.
— Да, было, — согласился Т. — Как я понял, вас считают чем-то вроде городского сумасшедшего. Долго говорить про вас избегают. Смысл сводится к тому, что в молодости вы многое обещали в художественном плане, но, по мнению литературных менял, не вернули процента с выделенных под вас надежд. Кроме того, упоминали о государственной измене и аресте…
Соловьёв печально улыбнулся и развёл руками.
— Зато ваши ученики, — продолжал Т., — я имею в виду соловьевское общество, рассказывают про вас такие удивительные вещи, что впору спутать вас с Аполлонием Тианским или кем-нибудь ещё из древних чудотворцев.
На этот раз Соловьёв улыбнулся чуть смущённо.
— Одни полагают меня опасным безумцем, — сказал он, — другие, наоборот, видят во мне то, чем не решились стать сами. Второе, конечно, лестно — но так же незаслуженно, как и первое. А что вам говорил про меня Ариэль?
— Что-то невнятное, — ответил Т. — Сквозь зубы.
— Вы ведь знаете, что я тоже был частью этой истории?
— Да, Ариэль упоминал. Что-то про католическую сутану и два хлебных ножа.
— Стыдно вспомнить, — вздохнул Соловьёв, — сколько я загубил безответных усачей из ведомства Кнопфа. Но потом возникли трудности.
— Какие? — спросил Т.
— Дело в том, что я раскусил Ариэля. Понял одну вещь, которая разрушила весь его замысел.
— Что же именно вы поняли?
Соловьёв прищурился и смерил Т. долгим взглядом, как бы колеблясь, отвечать на этот вопрос или нет. И, видимо, решил ответить.
— Скажите, граф, не приходило ли вам в голову, что вы с самого начала были созданы не для торжественной и высокой роли, смутно упомянутой Ариэлем, а именно для той самой, какую играете? Я имею в виду, с первой минуты?
Т. нахмурился.
— А хоть и так, какая разница? Ведь происходящее от этого не изменится…
— Изменится, и ещё как, — сказал Соловьёв. — Дело в том, что в этом случае вы оказываетесь героем совсем другой истории, чем привыкли думать.
Т. вдруг ощутил странный холодок под ложечкой.
— То есть?
— Вы верите, что это история графа Т., пробирающегося к неизвестной цели, которая меняется в зависимости от пожеланий заказчика. Историю придумывает некий Ариэль Эдмундович Брахман и подчинённая ему бригада авторов. И этот Ариэль Эдмундович от нечего делать вступает иногда с графом Т. в каббалистическое общение, остающееся как бы за границами романа про графа Т. Верно?