— Я был в Баркентинских горах, но недолго, — произнес Септанта. — Все хотел вернуться туда, но…
Идущие впереди начали оборачиваться, и тут же над головой агача коротко прошумели крылья. Один из грифонов, спустившийся ниже, пролетел над Эльхантом и Орхаром.
— Что там? — прокричал солдат вслед, и наездник. повернувшись, выкрикнул:
— Лес, рядом друид!
Септанта и так был выше всех эльфов отряда, Орхар же приподнялся на цыпочках, глядя вперед поверх голов. Кричбор — пока еще лишь размытая серо-зеленая полоса — виднелся вдалеке. Грифон уже стал черной крапинкой над землей и вскоре исчез из виду.
— Хорошо будет, ежели седобородого повстречаем… — протянул Орхар.
Отряд шел, не сбавляя ходу, а грифон вскоре возвратился. Равномерно взмахивая крыльями, он полетел рядом с Амаргеном; сид и наездник повернули головы друг к другу, о чем-то разговаривая. Получив приказ, наездник поднял крылатое создание немного выше и вновь устремился к лесу. Спустя какое-то время он снова вернулся, обменявшись с железнодеревщиком парой слов, взлетел — и вскоре все эльфы увидели, как грифоны поворачивают и направляются обратно, в ту сторону, где осталось войско.
— Как так… — удивился Орхар. — Они ж до самого леса нас должны были, и потом еще… Што приключилось? Впереди раздался голос, отдающий приказ, отряд пошел быстрее. Между эльфами пробрался дюжий железнодеревщик и сказал Эльханту:
— Сид к себе кличет.
Переглянувшись с Орхаром, Септанта ускорил шаг. Неподалеку от конника кружила Поэми, встревоженно посматривала на Эльханта; трое железнодеревщиков, которые раньше всю дорогу топали возле командира, разошлись в стороны.
Смоченная известняковой водой грива светлых, зачесанных ото лба к затылку волос чуть покачивалась на голове сида в такт ударам копыт о землю. Не поворачиваясь, не глядя на агача, Марх произнес:
— Эльхант Гай Септанта. Вот сейчас наездник сказал мне полное твое имя. Ты — сын Гая Альвара, Альвара-предателя?
— Да. Нет, — сказал Эльхант.
— Да и нет? Что это значит? Ты отказался от отца?
— Не отказался. Я его сын. Он не предатель.
— Неужто? Я не седобородый, но слышал многое. Гай Невера, Гай Спорщик — вот как его называл даже его друг Драэлнор Лучшая Песня. Гай, утверждающий, что Высокого Древа нет!
— Он утверждал другое, — возразил Септанта. Оба смотрели вперед, на лес, не поворачивали голов друг к другу.
— Быть может. Но скажи мне, агач, ведь правда, что Альвара изгнали из Корневища… Да что из Корневища — изгнали вообще из этих земель? Я был тогда юнцом, нежно-зеленым, как молодой побег, и плохо помню те времена. Расскажи, это правда?
— Правда.
— И что, сыны омелы запретили ему возвращаться под страхом смерти, а когда он все же попытался вернуться — убили?
— Альвар не пытался вернуться, — возразил Эльхант.
— Но он умер? Значит, сыны омелы — враги тебе? Я слышал, главным недругом Альвара Гая был оллам Брислан… который, впрочем, в те времена еще не был олламом?
Эльхант молчал, ступая ровно и твердо, глядя прямо перед собой.
— Не хочешь отвечать, агач? Тогда поведай, что же ты узрел под землей. Старик дойр сказал, по твоим словам, там целая страна, страна мертвых… но разве ты не знаешь, что она в другом месте?
Не дождавшись ответа, железнодеревщик заговорил вновь:
— А теперь ты желаешь рассказать все это седобородым и, конечно, олламу, потому-то мы и едем туда?
— Кого ты назвал «стариком доиром»? — спросил Эльхант.
— Кого? Воеводу Монфора, конечно же.
— Ясно. Это все, сид?
— Все, иди, — казалось, Амарген уже потерял интерес к беседе. Он глядел вперед, на лесную опушку и едва различимую фигуру, стоящую под крайними деревьями. За весь короткий разговор они с агачем так и не обменялись ни единым взглядом. Эльхант остановился, позволяя отряду следовать мимо. Неожиданно вспомнив, быстро развязал шнуры куртки, заглянул под нее: пирси безмятежно спала в складках, свернувшись, прижав колени к груди.
— Во, сурьезный какой, — хмыкнул Орхар. — Знает цену своей чести, а?
В долине было светлее, но под кронами Кричбора сгустились темно-зеленые вечерние сумраки. Еще не старый высокий темнобородый друид в серой хламиде, подпоясанный веревкой, на которой висели мешочки и связки травы, в венке и с деревянным посохом в руках, прошел мимо, окинув солдата с Эльхантом степенным взглядом, и остановился возле Марха. Посох сына омелы был оплетен виноградной лозой.
— Видел, палка у него? — прошептал солдат. — От дивно!
— В этом винограде его жизнь, — пояснил Эльхант.
— Как так?
— Не знаю. Но мне рассказывали.
Амарген спешился, о чем-то поговорил с друидом, который при этом несколько раз недовольно оглянулся, рассматривая столпившихся под деревьями эльфов.
— А сид не слабый у нас, — заметил Орхар тихо.
— Другой бы в середке ехал, штоб солдаты со всех сторон обступали, а этот, вишь… Злой — но смелый.
Сын омелы что-то ответил резким голосом, Амарген махнул рукой — трое железнодеревщиков подступили к ним. Когда совещание закончилось, они встали по сторонам и перед сидом, а тот, повернувшись, громко произнес:
— Досточтимый Урнах согласился провести нас к Роще. С ним дойдем за полночи тайными тропами. Путь вы запомнить все равно не сможете — и не старайтесь. Не отставайте, не разбредайтесь: заблудитесь — и музыка леса заморочит, а после сживет с лица мира. Если кто потеряется, останавливаться и искать не будем.
Пока сид говорил, друид не спеша пошел вперед, опираясь на посох. На боку поблескивало кривое лезвие заткнутого за веревку серпа. Закончив короткую речь, Марх направился следом. Лошадь его вел в поводу один из солдат.
— Друид этот, верно, на праздник Map Ани спешит, — сказал Орхар. — Это славно, что мы его повстречали, а то б два дня еще плутали здесь…
По тропе эльфы шли попарно. Оружие не обнажали, но то и дело настороженно глядели по сторонам. Сначала между стволами попадались обширные земляные проплешины, полянки, поросшие невысокой травой, овраги, — но позже, когда лесная опушка осталась далеко позади, они исчезли, и теперь почти сплошная стена деревьев окружала тропинку. А она прихотливо извивалась, будто подхваченная ветром и запутавшаяся в ветвях длинная нить, завивалась петлями, уходя все глубже в лесную глухомань. Деревья стали выше, кроны их — гуще. Песнь леса уже лилась, тихо, подспудно: шелест травы, потрескивание, шорохи, когда птица вспархивала с ветки, скрип или уханье — все это звучало в монотонном ритме, от которого начинало клонить в сон. Пока еще неявная, еле слышная, вскоре она должна была стать громогласным хором лесных обитателей, той незримой стеной колдовских звуков, что окружала Корневище, не подпуская никого из тех, кому приближаться туда нельзя. Давным-давно песнь пропел первый друид, которого называли Суцеллом или Таранисом, ригом Леса, — пропел ее, когда сажал семена, из которых после выросли священные деревья. Песнь проникла в землю. в стволы и ветви, в кустарник, напитала собою лес, переполнила его до краев… и теперь он каждой своей частью повторял ее, исторгая древнюю мелодию всеми своими стволами и листвой, каждым сучком, каждой ягодой, и землей, на которой рос. Она отводила глаза, путала рассудок, переплетала лесные тропы, и случайные путники сами не понимали, что заблудились, пока не падали в скрытый ветвями овраг или, лишенные сил, не ложились передохнуть на уединенной поляне — да так и не просыпались.