Я не осмелился этого сделать.
Тем не менее едва я стал улавливать проблеск надежды, как вдруг что-то начало застилать глаза Энн — нечто почти зримое, — словно на миг она что-то увидела, а потом сознательно от этого отстранилась. Не из-за этого ли оставалась она здесь пленницей?
Отвернувшись от меня, она смотрела на зеленую тину бассейна. Я мог уже исчезнуть из ее поля зрения.
Какое неудачное начало.
Когда она наконец заговорила, я не мог понять, обращается ли она ко мне или к себе.
— Мои сосны тоже умерли, — сказала она. — Мне все время говорили, что так и будет, но я не верила. А теперь верю. — Она медленно покачала головой. — Я стараюсь их поливать, но сейчас отключили воду. Должно быть, ремонтируют водопровод.
Не знаю, почему в тот момент это меня так сильно поразило. Возможно, то, что она говорила о вполне земных делах. И я вспомнил слова Альберта.
Нет смысла пытаться убедить Энн в том, что ее нет в живых; она считает себя живой.
В этом был весь ужас ситуации. Если бы она знала, что совершила самоубийство и что все это — конечный результат, можно было бы найти к ней какой-нибудь подход. Сейчас в ее положении не было смысла, не было логики в том гнетущем состоянии, в котором она оказалась.
Я и правда не знал, что сказать, и все же снова услышал свой голос:
— У меня в доме вода есть.
Она обернулась, словно удивившись тому, что я еще не ушел.
— Как это возможно? — спросила она. У нее был смущенный и раздраженный вид. — А как насчет электричества?
— У меня оно тоже есть, — сказал я, осмыслив собственные слова.
Я надеялся, что она путем сравнения поймет, что происходящее в ее доме логически нереально, и это заставит ее более тщательно изучить окрестности.
— А как насчет газоснабжения? — спросил я, продолжая следовать своей идее.
— Оно тоже отключено, — ответила она.
— А у меня нет, — сообщил я. — А телефон?
— Он… не работает, — тихо проговорила она.
Я почувствовал в ее тоне нотку недоумения, словно она опять спрашивала: «Как такое возможно?»
— Не понимаю, — сказал я, пытаясь воспользоваться преимуществом. — Не может такого быть, чтобы все виды бытового обслуживания одновременно вышли из строя.
— Да, это… странно.
Она пристально на меня посмотрела.
— Очень странно, — согласился я, — что это произошло только в вашем доме. Интересно почему?
Я внимательно за ней наблюдал. Дошло до нее хоть что-нибудь? Я с нетерпением ждал.
Можно было бы и догадаться.
Если бы убедить ее было так просто, то наверняка кто-то уже сделал бы это. Я понял тщетность своих усилий, когда выражение сомнения на ее лице мгновенно сменилось апатией. Она пожала плечами.
— Потому что я на вершине холма, — сказала она.
— Но почему… Она перебила меня:
— Будьте любезны, позвоните в телефонную компанию и скажите, что у меня не работает телефон.
Я уставился на нее, испытывая сильное разочарование. На миг у меня возникло безрассудное желание сказать ей обо всем прямо — кто я такой и почему она находится здесь. Но что-то меня от этого удержало — наверное, риск все испортить.
В голову пришла другая идея.
— Почему бы вам не прийти ко мне и не позвонить им самой? — спросил я.
— Не могу, — сказала она.
— Почему?
— Я… не выхожу из дома, — сказала она. — Просто…
— Почему не выходите?
Теперь мой голос срывался от нетерпения; я досадовал на свою неспособность помочь ей хоть в малейшей степени.
— Не выхожу, и все тут, — повторила она.
Она отвернула лицо, но перед тем я успел заметить в ее глазах слезы.
Бессознательно я вытянул руку, чтобы ее успокоить. Джинджер зарычала, и я убрал руку. «Почувствую ли я что-нибудь, если собака нападет?» — подумал я. Буду ли истекать кровью, страдать от боли?
— Бассейн выглядит просто ужасно, — призналась Энн.
Опять это холодное отчаяние. До чего ужасным было ее существование — бесконечные дни в этом месте, невозможность избавиться от мрачного окружения.
— Прежде мне здесь так нравилось, — с несчастным видом произнесла она. — Это было мое любимое место. Посмотрите на него теперь.
Ответ на мой вопрос нашелся. На этом уровне я мог испытывать боль. Глядя на нее, я глубоко чувствовал эту боль, вспоминая, как Энн каждое утро выходила на террасу с чашкой кофе, садилась на солнышке в ночной сорочке и халате и смотрела на кристальную воду обложенного камнями бассейна, на пышную растительность, выращенную нами вокруг. Она действительно все это любила — очень. Ее тон сделался насмешливым.
— Какая-то исключительная местность, — заметила она.
— И все-таки в моем доме все работает, — сказал я, делая еще одну попытку.
— Рада за вас, — холодно ответила она.
В тот момент я понял, что никакой подход не сработает дважды. Я вновь оказался на первом квадрате в этой ужасной игре, вынужденный начинать все сначала.
Опять повисла тишина. Энн неподвижно стояла, глядя на покрытую тиной поверхность бассейна, рядом с ней замерла Джинджер, не сводящая с меня глаз. «Что делать?» — с отчаянием спрашивал я себя. Казалось, чем больше проходит времени, тем меньше остается у меня возможностей.
Я заставил себя сосредоточиться. Та ли это опасность, от которой предостерегал меня Альберт? Будто это унылое окружение может затянуть, как болото, сделав меня своей частью?
— У вас есть дети? — спросил я, повинуясь импульсу.
Она повернулась и холодно, оценивающе взглянула на меня. Потом проронила:
— Четверо.
И снова отвернулась.
Я уже собирался о них спросить, но потом решил еще раз попробовать выстроить в ее сознании ряд провоцирующих «совпадений». Тема детей еще не была затронута.
— У меня тоже четверо детей, — сказал я. — Две дочери и два сына.
— Да? — молвила она, не поворачиваясь.
— Моим двум девочкам двадцать шесть и двадцать, — сообщил я. — Сыновьям двадцать три и семнадцать.
«Не слишком ли я спешу?» — подумал я. Она вновь на меня посмотрела. Выражение ее лица не изменилось, но мне показалось, посуровели глаза. Взяв себя в руки, я произнес:
— Моих детей зовут Луиза, Мэри, Ричард и Йен.
Теперь она снова отпрянула от меня, в лице выразилось недоверчивость. Лицо женщины, почувствовавшей, что ее изводят, непонятно зачем. Это ее выражение вызвало у меня приступ страха. Неужели я совершил ужасную ошибку?