– Нет никакого мастера! – простонал Николка, чувствуя, что сейчас расколется и выдаст Никанору Павловичу всё как есть. – Иконы настоящие, ну… может и не древние, но из девятнадцатого века точно!
– Очень жаль, – произнёс Никанор Павлович. – Я думал, ты хоть что-то понял. Придётся объяснять более доходчиво. Сматывай удочки, парень, и поехали с нами. Кстати, у тебя же клюёт! Подсекай!
Николка машинально дёрнул, серебристо блеснула чешуя, и по траве запрыгала выхваченная из воды уклейка. Она трепыхала хвостиком и таращила зеленоватый прозрачный глаз. Николка подхватил рыбёшку и кинул в реку.
– Зря, – заметил Никанор Павлович. – Надо было её на кукан. Есть у тебя кукан?
– Есть.
– Вот и у меня есть. И уж я тебя в речку не отпущу, ты всю жизнь будешь на кукане сидеть и долг отрабатывать. А станешь артачиться – в уху попадёшь. Ну как, маленькая рыбка, будем правду говорить или сначала на сковородку?
– Я и так правду, – сказал Николка и непроизвольно всхлипнул.
– Что ж, пошли в машину. Пока едем, у тебя ещё будет время подумать. Но я тебе очень не завидую, если вздумаешь отпираться потом.
– Бежать не пытайся, – предупредил охранник, и Николка увидал, что ему в правый бок смотрит автоматное дуло. Автоматик был маленький, словно игрушечный, но холодом из тёмного отверстия веяло смертельным.
Николка покорно встал, загипнотизированный этим немигающим взглядом.
Никанор Павлович двинулся к машине, где скучал шофёр, охранник подтолкнул Николу, и тот пошёл, болезненно, печенью ощущая, как в неё начнут впиваться пули.
Потом над самым ухом треснуло, и Никанор Павлович вдруг развернулся и, цепляясь за Николку, начал оползать на землю. Он смотрел красным выпученным глазом, а второго глаза у него не было, там кровавилась глубокая яма, живо напоминающая о разделке телячьей туши после Покрова.
Николка заверещал, стараясь оттолкнуть так дико преобразившегося Никанора Павловича.
– Падай, дурак! – словно гром небесный грянул незнакомый голос, и Николка послушно повалился на бок, благо что ноги не держали.
Неподалёку звонким тракторным звуком застучал автомат.
– Бросай оружие и выходи, или я твоего щенка пришибу! – проревел другой голос.
У Николки не было щенка и не было оружия, поэтому он остался лежать, словно происходящее не имело к нему никакого отношения.
– Микола, ничком лежи, сейчас бензобак рванёт!
«Как в кино… – повторял про себя Николка. – Как в киношке…»
Снова затрещал автомат, и в ответ с полусекундным промежутком хлопнули два ружейных выстрела.
Долго, очень долго ничего не происходило, потом совсем рядом послышалось:
– Лежишь? Молодец. Теперь можешь вставать.
Николка повернул голову и встретил немигающий взгляд Никанора Павловича. Выбитым глазом Никанор ткнулся в землю, но уцелевший смотрел так пронзительно, что Николка, подвывая, принялся отползать, пятясь раком, пока не наткнулся на что-то мягкое. Там, раскинув плащ словно крылья подбитого Бэтмена, лежал телохранитель. Вид у него был как раз такой, какой должен быть у человека, которому картечью снесло полголовы. Автомат валялся рядом и, как назло, был повёрнут в сторону Николки.
Николка всхрюкнул, не зная, куда на этот раз пятиться.
– Так и будешь ползать взад-пятки́? – сильная рука ухватила Николку за шиворот, встряхнула, заставила подняться с колен. Николка наконец взглянул осмысленным взором и увидал Никиту. В одной руке у брата было ружьё, другой он держал Николку за шкирятник.
– Что, герой, это и есть твои Главный с Экспертом?
Николка судорожно кивнул.
Никита подобрал автомат, подошёл к машине, кинул оружие внутрь, затем швырнул туда же второй автомат, валявшийся у самой машины.
– Иди сюда, помогай!
Николка подошёл на трясущихся ногах. Возле машины ничком лежал ещё один убитый. Никита рывком перевернул его.
– Знаешь этого?
– Н-нет… первый раз вижу.
– Зато я его прежде видал. Бери за ноги и давай его на заднее сиденье.
– Я не могу!
– А ты – через не могу. Не одному же мне их таскать.
Вдвоём запихнули труп калтамана в машину, вернулись к другим телам.
– Это, что ли, Главный? – спросил Никита, указав на Никанора Павловича.
Никола кивнул.
– А это, значит, Эксперт?
– Нет. Эксперта тут нету. Это, наверное, телохранитель, хотя в прошлый раз телохранитель был другой.
– Хреновый он телохранитель. Наверное, твой Главный настоящего телохранителя дома оставил, а сам поехал с бандюками. Если бы этот дуралей автомат не показал, я бы так сразу стрельбу не начал. Давай, потащили, пока никто из дачников не пришёл поглядеть, что тут за шум.
– А потом их куда? – спросил Николка, загружая Никанора Павловича поверх Рашид-бека.
– По принадлежности, – зло ответил Никита. – Пошевеливайся, а говорить будем потом.
Через три минуты берег был прибран, и кровь затёрли ногами, чтобы не сразу видно.
– Куда мы теперь?
– На Кудыкину гору. Садись.
Косясь на страшный груз на заднем сиденье, Николка уселся рядом с братом. Покачиваясь на ухабах, «Лада» поехала по бездорожью и вскоре остановилась на берегу, чуть ниже того места, где рыбачил Никола. Место это было хорошо известно деревенским и называлось Мельничным омутом.
Была ли там когда-нибудь мельница – бог весть. Сто сорок лет назад омут точно так же назывался Мельничным, но и тогда никаких следов мельницы на нём не было.
Никита высадил Николку из машины, распахнул дверцу со своей стороны. Взвыл мотор, «Лада», обвалив край берега, описала в воздухе дугу и тяжело ухнула в воду. Никита, выпрыгнувший в последнюю секунду, откатился в сторону.
– Ух ты! – сказал Николка. – Здóрово!
– Ты не ухай, – осадил его Никита. – Рано радуешься. Давай-ка рассказывай, герой, во что ты нас всех втравил.
* * *
Встреча со следовательшей расстроила Платона чрезвычайно. Сколько он ни твердил, что прибил Серёжку в сердцах, мадам Гурдинина талдычила своё, о злостном хулиганстве и надругательстве над женщиной. Грозилась, что за такие вещи пять лет строгой тюрьмы положено. Этого Платон никак не мог понять. Ежели эта самая Андреева шлюха, то над шлюхами надругательства не бывает. А ежели она честная женщина, то что в чужом доме под женатым мужиком делала? А если Серёжка её обманул, сказавши, что не женат, то, значит, он и надругался, его и судите. Только ведь бабы – народ дурной, им не объяснишь. Платон даже подумал, что, может, следовательша сама гулящая, вот за товарку и заступается. А уж в бумаге Гурдинина понаписала такого, что выходило, будто Платона и повесить мало.