Служанка вернулась; ее лицо выражало неодобрение.

– Миссис Байэм желает вас видеть, сэр. Следуйте за мной. – И, не оглянувшись, чтобы убедиться, идет ли он за ней, она повернулась и зашагала по коридору в глубину дома. Дойдя до места, резко постучала в стеклянную перегородку.

Дверь открыла сама Элинор. Она выглядела теперь совсем иначе, чем в былые дни, когда жила на Белгрейв-сквер. Волосы ее были зачесаны как прежде, со лба наверх, но в их густой черноте на висках пробилась проседь, напоминающая серебро с чернью; поседели почти целые пряди. Лицо было все такое же смуглое, с широко расставленными серыми глазами, но на нем явственно читались следы усталости. Ее уверенность в себе и сдержанное чувство спокойного величия исчезли, уступив место издерганности и уязвленности. Драгоценности тоже исчезли; темно-синее платье очень простого покроя, хотя и хорошо сшитое, было без кружев и вышивки. Драммонду показалось, что Элинор выглядит моложе, чем прежде, и, несмотря на то что пролегло между ними, стала ближе к нему.

– Добрый вечер, Мика, – сказала она и широко распахнула дверь. – Какой приятный визит! Пожалуйста, входите. Вы хорошо выглядите, – и повернулась к горничной, которая стояла посреди коридора и с любопытством глазела на происходящее. – Благодарю вас, Миртл, вы можете идти.

Фыркнув, та удалилась.

Элинор улыбнулась Драммонду.

– Миртл не очень приятная особа, – сдержанно произнесла она и взяла у него из рук шляпу и трость. – Пожалуйста, проходите в гостиную. – И провела его в маленькую, скромно меблированную комнату.

В прошлый раз Элинор тоже принимала его здесь. Драммонд догадывался, что, кроме гостиной, у нее, наверное, есть еще спальня, комната для служанки, кухня и, возможно, ванная или что-нибудь вроде туалетной.

Она не спросила его о причине прихода, однако Мика был обязан объяснить ее. Так просто, ни с того ни с сего, визиты не наносят. Но вряд ли он мог сказать об истинной причине своего поступка – о неотступном желании увидеться с ней снова, побыть в ее обществе.

– Я…

Он едва не сказал «проходил мимо». Это было бы нелепостью, оскорбительной небрежностью, которой Элинор не заслужила. Было чистым идиотизмом сказать, что его визит – лишь случайность. Тем более что оба они знали: это не так. Да, Драммонд должен был заранее придумать, чем объяснить свое появление, но тогда бы он вообще не пришел. И снова сделал попытку:

– У меня сегодня был тяжелый день, я долго работал. – Он невольно улыбнулся, увидев, как она покраснела. – Мне захотелось чем-то порадовать себя. Я вспомнил о хризантемах под дождем, о запахе влажной земли, об осенних листьях и дымке костров, на которых жгут сучья, и мне подумалось, что только с вами я могу поделиться этими впечатлениями.

Элинор отвернулась. Драммонд не сразу понял, что она сморгнула слезы, и не знал, следует ли ему извиниться или же проявить такт и сделать вид, что он не замечает этого. Но в таком случае не покажется ли он ей далеким и безразличным? А если сказать, то не сочтет ли она это оскорбительной фамильярностью? Драммонда раздирала нерешительность; он почувствовал, что лицо у него пылает.

– Вы не могли бы сказать мне ничего более приятного и сердечного. – Голос у Элинор был немного хриплый, но нежный. Она с трудом проглотила слезы и продолжала: – Мне жаль, что у вас был тяжелый день. Занимаетесь каким-нибудь трудным делом? И, наверное, конфиденциальным?

– Нет, не очень. Но в высшей степени неприятным.

– Сочувствую. Однако, наверное, большинство дел именно таковы.

Драммонду хотелось расспросить ее о себе самой: как она себя чувствует, как проводит время, все ли у нее в порядке и не может ли он что-нибудь для нее сделать. Однако это, разумеется, будет недопустимым вторжением в ее личную жизнь и может показаться, что он спрашивает из жалости, а его визит продиктован лишь чувством долга и сочувствием, и это будет ей крайне неприятно.

Элинор сидела и смотрела на него; ее лицо выражало явный интерес. В камине горел слабый огонь, едва освещавший комнату. А Драммонд рассказывал о себе и своих делах, совсем того не желая, хоть это и противоречило правилам хорошего тона. Его интересовала сейчас только Элинор, а вовсе не собственная персона, но надо было заполнить паузу, и он так боялся показаться снисходительным и вежливым. Драммонду хотелось бы поговорить с ней о музыке, о прогулках под дождем, о запахе влажной листвы, о вечернем небе… Но Элинор, пожалуй, сочтет его речи… Бог знает чем сочтет, а она все еще так ранима после всего пережитого.

Поэтому Драммонд рассказал ей о судье Стаффорде и о том, что именно Обри Уинтон сообщил ему о деле Блейна – Годмена.

За окном стояла тишина, было темно, шел дождь. Часы в коридоре пробили восемь, когда Мика вдруг понял, как давно он пришел и что уже пропустил момент, когда следовало бы откланяться. Он провел у нее гораздо больше времени, чем полагалось для обычного визита вежливости. Ему было трудно вновь вернуться к официальному тону и извиниться за свою забывчивость, однако внешний мир и приличия властно напомнили о себе.

Драммонд встал.

– Я уже слишком задержал вас, позабыв о вежливости. Однако мне этот визит доставил необычайное удовольствие. Пожалуйста, извините.

Элинор поднялась грациозно и мило, но по ее лицу можно было понять, что она осознает: их окружает реальный мир.

– Вам незачем просить извинения.

Она и должна была произнести эту вежливую фразу, но Драммонд знал, что Элинор сделала это искренне. Слова могли быть скупы, тон натянут, но они легко понимали друг друга. У Мики на кончике языка вертелся вопрос, не может ли он нанести ей еще один визит, но потом Драммонд передумал. Если она откажет – а она вполне может так сделать, – тогда получится, что он сам захлопнет перед собой ее дверь. Лучше ему опять прийти сюда как бы невзначай.

– Благодарю, что приняли меня, – сказал он, улыбаясь, – покойной ночи.

– Покойной ночи, Мика.

С мгновение он колебался, потом взял шляпу, трость и вышел в главный коридор, а затем – на мокрую, освещенную фонарями улицу. Его чувство одиночества уже не было таким беспросветным, хотя стало еще пронзительнее.

Глава четвертая

В воскресенье Питт не имел возможности продолжить свое расследование. Все присутственные места были закрыты, и он не сомневался, что люди, с которыми ему захотелось бы переговорить, сегодня вне досягаемости или же не будут настолько любезны, чтобы уделить ему свое время и внимание, помогая в получении необходимой информации, или хотя бы чтобы поделиться впечатлениями.

Поэтому он провел этот замечательный день дома, с Шарлоттой, Джемаймой и Дэниелом. Стояла совершенно безветренная осенняя погода. Солнце в туманной дымке освещало все мягким золотистым светом, небо казалось высоким, и можно было представить, что за стенами сада не Лондон, а, напротив, сады и поля, на которых убирают урожай.