– Значит, я могу сделать один-единственный вывод: он нашел что-то неправильное в процессе судопроизводства, – осторожно заметил заместитель комиссара. – Сами свидетельства преступления был исчерпывающими.
– Действительно? – заинтересованно спросил Драммонд, словно процесс еще не закончился. – Это дело прошло мимо меня. Может быть, вы познакомите меня с его сутью?
– Не вижу в этом смысла. Дело было решено окончательно и бесповоротно, Драммонд. И добавить к этому больше нечего. Стаффорд мог обнаружить какую-то погрешность в самом судопроизводстве, – повторил он.
– Например? – вопросительно вскинул брови Мика.
– Понятия не имею. Я ведь не юрист.
– И я тоже. – Драммонд с трудом подавил желание откровенно высказать свои замечания. – Но Стаффорд был юристом. И он слышал, как оглашали просьбу о помиловании. Какое же у него могло возникнуть дополнительное свидетельство теперь, которое не было известно ему тогда? Ведь наряду с другими членами Апелляционного суда он должен был быть ознакомлен со всеми судебными материалами.
Лицо Уинтона исказила гневная гримаса, он плотно сцепил пальцы.
– К чему вы клоните, Драммонд? Хотите сказать, что мы недостаточно тщательно рассмотрели тот случай? Предлагаю вам воздержаться от оскорбительных и невежественных замечаний относительно дела, о котором вам так мало известно.
Поспешность и воинственность ответа свидетельствовали о том, как болезненно Уинтон воспринимает тему разговора. Это застало Драммонда врасплох. Он ожидал, возможно, оправданий, но только не такой агрессивной защиты. Очевидно, Уинтон все еще испытывал чувство вины или, по крайней мере, боялся осуждения. Драммонд не без труда сдержал собственное раздражение.
– Мне нужно расследовать убийство судьи, – сказал он напряженно. – Если бы вы были на моем месте и вам стало известно, что тот собирался снова открыть это старое дело и расспрашивал главных свидетелей в тот самый день, когда был убит, а они – одни из многих, которые имели возможность убить его, неужели вы сами не обратились бы к свидетельским показаниям?
Уинтон глубоко вздохнул; его лицо немного смягчилось, словно он понял, что реагировал неадекватно.
– Да-да. Полагаю, я действовал бы так же, сколь бы это ни было бессмысленно. Ну ладно, так что я могу вам рассказать? – Он слегка покраснел. – Расследование всего случившегося проводилось очень тщательно. То было жуткое преступление, и за нами следила вся страна, от премьер-министра до самого рядового гражданина.
Драммонд воздержался от выражения сочувствия, которого явно требовала такая тирада. Тот факт, что Уинтон столь агрессивно защищался, сам по себе говорил о том, что заместитель комиссара сомневается в истинности сказанного.
Уинтон переменил позу.
– Главным следователем по этому делу был Чарльз Ламберт, прекрасный человек, мастер своего дела. Конечно, общественное возбуждение было колоссальным. Газеты ежедневно печатали отчеты на первых полосах под броскими заголовками. Нам постоянно звонил премьер-министр, оказывая на всех невыносимое давление, требуя, чтобы мы нашли убийцу в недельный срок, и ни днем позже. Не думаю, что у нас на руках было когда-нибудь подобное дело. – Уинтон пристально смотрел на Драммонда, ища в его лице понимание. – Вам когда-нибудь приходилось работать в условиях такого нажима сверху, не говоря уже о всеобщем негодовании, гневе, испуге, желании всех и каждого непременно выразить собственное отношение к подобному случаю? Премьер-министр явился к нам собственной персоной…
Лицо его потемнело при воспоминании об этом визите. Драммонд мог легко вообразить эту сцену: разгневанный, нервничающий премьер-министр, шагающий взад-вперед, отдающий невозможные указания и желающий знать, как их будут исполнять, чувствующий при этом только одно: как на него самого давят Палата общин и публика. Он знал, что, если убийство не будет раскрыто в кратчайший срок, а преступник – осужден и повешен, его собственная политическая репутация окажется под угрозой. Премьер-министры и до него кончали крахом; кроме того, никто не может считать себя в безопасности, если общественное негодование столь велико. И премьер-министр с охотой принес бы какую-нибудь жертву волкам страха.
– Мы тогда отрядили всех наших людей на раскрытие преступления, – продолжал Уинтон, голос его стал пронзительным от нахлынувших воспоминаний, – самых лучших из них. Но в конечном счете дело оказалось не таким уж запутанным. Преступник пребывал в здравом рассудке, причем вел себя не слишком умно, да и мотив убийства был достаточно несложен. Годмена видели, когда тот выходил из Фэрриерс-лейн как раз в то время, а на одежде у него виднелись пятна крови.
– Видели, как он выходил из Фэрриерс-лейн? – недоверчиво прервал его Драммонд. – Если это так, как могла Тамар Маколи сомневаться в его вине? Даже родственная любовь не может быть столь слепа. Кто же его видел?
– Группа людей, прогуливающихся вдоль того места.
Драммонд уловил какую-то заминку в ответе. Уинтон говорил уже без прежней безоговорочной уверенности.
– А кого они видели – Годмена или еще кого-нибудь?
Уинтон уже несколько утратил самоуверенный вид.
– Они не утверждали, что видели именно его, но продавщица цветов в этом уверена. Она стояла двумя улицами дальше, но нисколько не сомневалась, что это именно он. На улице, где она продавала цветы, горел фонарь; Годмен остановился подле него и заговорил с ней. Как раз только что пробили часы. По ее словам, он пошутил с ней. В общем, она не только видела его лицо, но точно могла назвать время, когда это произошло.
– Он шел с Фэрриерс-лейн или по направлению к ней?
– От нее.
– Значит, это было после убийства и он остановился, чтобы поболтать с цветочницей? Удивительно! И она не заметила на нем следов крови? Если их различили прогуливающиеся поблизости люди, то уж она-то должна была видеть их очень ясно.
Уинтон заколебался, в его красноречивом взгляде зажегся гневный огонек.
– Нет, она не видела их. Но это легко объяснить. Когда убийца вышел из переулка, на нем было пальто, а когда он подошел к цветочнице, то уже отделался от него. Что вполне естественно. Годмен не мог допустить, чтобы его увидели в пальто, запятнанном кровью. А после подобного убийства пятен должно было быть чертовски много.
– Но почему же он не отделался от пальто еще на Фэрриерс-лейн и некоторое время шел в нем, рискуя быть всеми замеченным? – задал Драммонд сам собой напрашивающийся вопрос.
– Бог его знает, – резко ответил Уинтон. – Может быть, Годмен вспомнил о пальто, когда его увидели в нем прохожие. Сам он этого мог сначала и не заметить. Он же находился в состоянии безумной ярости – был настолько не в себе, что убил и распял человека… Господи помилуй! Вряд ли он был способен тогда мыслить логически.
– И тем не менее, пройдя две улицы, Годмен уже вел себя как совершенно нормальный человек и даже шутил с цветочницей… А вы нашли пальто? Там ведь практически негде было его спрятать.