Сегодня ключ от этой тайны оказался у меня в кармане. А рассказал мне обо всем сам участник событий, главное действующее лицо, медвежатник – специалист по взлому сейфов Мариус де ла Сьота. Когда он услышал, что я был знаком с его отцом Титеном, он без всякого опасения поведал мне эту дикую историю.
Рассказав ему о некоторых деталях своего побега, я, естественно, спросил:
– А ты что скажешь?
– Что скажу? Вляпался я в одну грязную историю. За простой побег могу схлопотать пять лет одиночки. Это дело известно как «побег каннибалов». Слышишь, как ночью кричат: «Съели» или «Рагу» и прочее, так это о братьях Гравилях.
Нас бежало шестеро из лагеря «42-й километр». В побеге участвовали Гравили, два брата из Лиона – Деде́ и Жан, тридцати и тридцати пяти лет; неаполитанец из Марселя; один парень из Анжера на деревянном протезе, а с ним мальчишка лет двадцати трех, оказывавший ему известные услуги. Ну и я, конечно. Из Марони мы вышли достаточно хорошо, но оторваться от суши нам никак не удавалось. И через несколько часов нас прибило к берегу Голландской Гвианы.
Лодка разбилась, и спасти ничего не удалось. Ни пищи, ни других припасов. Хорошо, что одежда еще осталась на теле. Надо сказать, берег там отвратительный. Ни пляжа, ни удобного причала. Море врывается прямо в девственный лес. Деревья подрезаны волнами прямо под корень или вовсе выворочены вместе с землей. Все переплелось, срослось между собой, везде сплошные лесные завалы, так что даже не продраться.
Шли целый день и выбрались наконец на сухое место. Разбились на три группы: братья Гравили, я с Гезепи́ и Деревянная Нога со своим мальчиком. Короче, пошли все в разных направлениях, а через двенадцать дней мы с Гезепи встретились с братьями Гравилями почти на том же месте, где расстались. Место было грязное и топкое. По уши в грязи, мы никак не могли из него выбраться. Перевалялись, перепачкались – что и говорить! Прошло тринадцать дней, а жрать нечего. Коренья да молодые побеги веток. Измотались, изголодались – полные доходяги. Мы с Гезепи решили выбраться к морю, пока были силы. Там мы повесим рубашку высоко на дерево и сдадимся голландской береговой охране. Пусть нас подберет первая же лодка. Гравили хотели немного отдохнуть и отправиться на поиски третьей пары. Это в принципе было возможно, поскольку, прежде чем разойтись, мы договорились отмечать свои маршруты сломанными ветками.
Спустя несколько часов что ж они видят? Им навстречу шагает Деревянная Нога в гордом одиночестве.
– Где мальчишка?
– Я оставил его далеко. Он не мог больше идти.
– Сволочь, как ты мог его бросить?
– Он сам попросил меня вернуться назад, где мы разошлись.
В этот момент Деде увидел на единственной ноге этого проходимца башмак мальчишки.
– Так ты его оставил еще и босиком! Хорошенькое дельце! Да еще напялил его же ботинок! Поздравляю! Ты выглядишь как боров по сравнению с нами. Можно подумать, жратвы у тебя было от пуза.
– Да, я нашел большую обезьяну, подранка.
– Повезло.
С этими словами Деде выхватил нож. У Деревянной Ноги был набитый битком узел. Деде догадался, что могло произойти.
– Развяжи-ка узелок. Посмотрим, что там.
Деревянная Нога развязал узел. Показалось мясо.
– Это что?
– Часть обезьяны.
– Сука, ты убил мальчишку, чтобы жрать!
– Нет, Деде. Клянусь, нет! Я не убивал! Он вымотался и умер. А я съел совсем немного. Прости…
Не успел он закончить, как получил нож в живот. Его обыскали и нашли спички в кожаном мешочке. Сволочь, так он еще и спичками не поделился, когда расходились! Короче, они развели костер и с голодухи принялись жарить человечину.
В разгар пиршества появился Гезепи. Они предложили ему присоединиться к трапезе. Тот отказался. Гезепи наловил в море крабов и рыбешек и съел в сыром виде. Он сидел у костра и наблюдал, как Гравили раскладывали куски мяса на углях. В костер пошла и деревянная нога, чтобы лучше горел. В тот день и на следующий он видел, как они ели человечину, даже приметил, какие они выбирали куски – те, что помясистее.
А я все ждал у моря, – продолжал Мариус, – пока за мной не пришел Гезепи. Мы наполнили шляпу маленькими крабами и рыбешкой, пошли к костру Гравилей и там это дело зажарили. Я видел еще много кусков мяса в золе, сдвинутых на край костра.
Через три дня нас подобрала голландская береговая охрана и передала властям из Сен-Лорана-дю-Марони. Гезепи не мог придержать свой язык. Все в палате знают об этом, даже багры. Поэтому я и рассказываю тебе все как есть. Ты понял, кто такие Гравили. Понял теперь, почему по ночам раздается эта чепуха.
Официально нам предъявляют обвинение в совершении побега при отягчающих обстоятельствах – каннибализм. Хуже всего для меня – защищаться, обвиняя других. Я не в силах этого сделать. На допросе мы все как один всё отрицали. Мы сказали, что те двое ушли и пропали. На этом я и стою, Папийон.
– Я тебе сочувствую, брат. Защищать себя, обвиняя других, – это последнее дело.
Через месяц Гезепи убили. Ночью, ударом ножа в сердце. Вы спросите, кто это сделал? Дело ясное.
Вот, собственно, и вся подлинная история о каннибалах, съевших человека, которого они еще и зажарили на его же собственной деревянной ноге. Человека, который сам, в свою очередь, съел мальчишку, бежавшего с ним.
В ту ночь я переместился на край нар, заняв место выбывшего из наших рядов. Клузио попросил остальных передвинуться на одного человека и оказался рядом со мной. На новом месте, хотя и прицепленный левой ногой к брусу, я мог сидеть и наблюдать за всем, что делалось во дворе. Тюремные власти предпринимали чрезвычайные меры предосторожности. Никакой ритмичности и связи между сменами караула не прослеживалось. Патрулирование велось постоянно. Патрульные группы следовали одна за другой, часто меняя интервалы и направление. Они могли в любой момент неожиданно появиться с противоположной стороны.
На ногах уже стою крепко, их немного ломит к дождю. Снова нацелен на новые действия, но что предпринять – не знаю. В камере нет окон. Вместо этого – единый зарешеченный пролет во всю длину комнаты и от уровня нар до крыши. Камера устроена таким образом, что северо-восточный ветер (только ветер, к сожалению) гуляет в ней свободно. Неделя наблюдений не дала никаких результатов: никак не удалось найти брешь в системе организации охраны. Впервые я был близок к тому, чтобы признаться себе в собственном бессилии избежать одиночной камеры в тюрьме острова Сен-Жозеф. Мне рассказали, какой ужас меня ожидает там. За тюрьмой закрепилось прозвище «Людоедка». Еще одна справка: за восемьдесят лет существования тюрьмы из ее стен никто не убегал.
Конечно, признание самому себе, хотя бы наполовину, что ты на этот раз проиграл, побуждало задуматься о будущем. Сейчас мне двадцать восемь. Капитан обещает пять лет одиночки. На меньшее трудно рассчитывать. Значит, к освобождению мне исполнится тридцать три.