— Да, просто стой тут. И окажи мне любезность, выслушай то, что я скажу в последние минуты моей жизни.
— О господи! — простонал Гарри (я тоже), не сводя глаз с Макса. Затем у него вырвалось: — Дай мне отвезти тебя в госпиталь! Мы возьмем твою машину.
— У нас нет времени, — спокойно отказался Макс. Его бесстрастный тон заставил похолодеть кровь в моих жилах. — У меня не больше пяти — семи минут. Сядь.
— Господи, что происходит?
— Сядь, говорят тебе, — повторил Макс. Улыбка почти растаяла на его губах. — И хоть раз в жизни выслушай меня.
— Господи! — пробормотал еще раз Гарри.
«И я не могу предотвратить этот ужас, — терзала мой мозг злая мысль. — Я полностью бессилен и ничего не могу поделать».
Гарри не садился. Он не мог сидеть на месте. (Я, в отличие от него, мог только это.) Он со страдальческим выражением лица следил, как мой сын принялся мерить шагами комнату.
— Чем больше я буду двигаться, тем сильнее будет циркуляция крови, тем меньше времени мне останется прожить, — объяснил он Гарри.
— Макс, что ты натворил!
Макс предостерегающе поднял руку.
— Я никогда не рассказывал тебе об Аделаиде, не так ли? — тем же размеренным голосом спросил он. — О моей единственной настоящей любви? Моя жена. Мой друг. Мое сокровище.
«О да!» — простонал я мысленно. Аделаида была ангелом и для меня.
— Она умерла еще до того, как мы с тобой познакомились, — продолжал он. — И до того, как появилась Кассандра.
Внезапно, увидев, как левая нога Макса подвернулась, Гарри вздрогнул. (Я, быть может, тоже.) Теперь Макс ходил, чуть подволакивая ее. Гарри сделал движение навстречу ему, но тут же замер на месте, увидев выражение лица Макса, погруженного в воспоминания.
— То были лучшие годы моей жизни. Мы очень любили друг друга. Я испытывал почти беспредельное счастье, какого не знал никогда в жизни.
Я закрыл глаза и стал молиться о том, чтобы пришли слезы. Я всегда знал, что Макс обожал ее. Я видел это в каждом его взгляде, в каждом движении. Любовь читалась на его лице так же легко, как она когда-то читалась на моем. Я тоже несказанно любил свою жену. И обоих нас — и сына, и меня — судьбе было угодно лишить счастья.
Макс продолжал ходить. Через несколько секунд в его голосе появилась хрипота. Я видел, как он борется с ней, чтобы договорить то, что хотел сказать.
— Видеть ее рядом с собой было моей радостью, — продолжал Макс. — Ее любовь ко мне не знала сомнений. Я боготворил ее, Гарри. Не сомневаюсь, что ты считаешь такое отношение к жене невозможным для меня, но отец видел это, — добавил Макс, указывая на меня. — Он знал о моей любви.
«Да, это так, сынок», — подумал я, открыв глаза опять.
— Она была для меня всем. Все, что есть лучшего в мире, все воплощала моя Аделаида. Все, что есть прекрасного, чистого и невинного.
Его последнее слово прозвучало особенно громко, оно сопровождалось гримасой боли. Гарри замер, его обуревали страх и дурные предчувствия.
Несколько мгновений Макс стоял неподвижно, глаза его под насупленными бровями были мрачны, он медленно, с трудом дышал.
— Макс, прошу тебя, позволь мне вызвать врача! — вскричал Гарри.
Макс отмахнулся и возобновил хождение по кабинету, но теперь все его движения были неуверенны.
— Она носила под сердцем наше дитя, когда произошло непоправимое, — продолжал он измученным голосом. Я мечтал о том, чтобы, зажмурив глаза, сбросить всю эту сцену в небытие.
— Она устала в тот вечер. Я просил ее остаться дома, но она и слышать не хотела об этом. Считала, что должна быть рядом со мной. Помогать мне. Поддерживать.
«Сын, умоляю, прекрати это самоистязание!» — думал я.
Макс остановился и, прислонившись к раме высокого окна, бросил взгляд на озеро, на беседку, стоявшую на берегу. Дыхание его прерывалось.
— Становится темнее и темнее. Будет буря.
Он отвернулся от окна. Теперь его лицо приняло суровое, непреклонное выражение, будто бы он решился превозмочь боль.
— Но для нее это оказалось слишком тяжелым испытанием. — Он снова принялся шагать по кабинету. (Я с болью смотрел на него.) — Случился выкидыш. Она потеряла прежнюю быстроту движений и не успела увернуться от упавшего механизма.
Он замолчал и поднес ладонь к глазам, как будто в попытке стереть память о том страшном вечере.
— Моя жена… — бормотал он надломленным голосом. — Наше дитя… Я все потерял в один миг. Поистине ужасный миг.
Он стиснул зубы и прижал руку к желудку.
— Макс, — окликнул его Гарри.
Ни малейшей реакции на оклик. Рука, прижатая к животу, исказившая лицо гримаса боли. Но вот он снова меряет шагами кабинет.
«Нет, мне не вынести этого», — подумал я.
— Ее нет со мной уже двенадцать лет. А я все еще люблю ее, и только ее. Моя любимая, мой ангел. Никого нет на свете, кто хоть немного походил бы на нее. И никогда не будет. Никогда.
С немым криком Макс рухнул на пол, руки его вытянулись вперед в попытке опереться на ближайший стул.
С трудом он снова поднялся на ноги, когда Гарри подбежал к нему с выражением страха на лице. Макс вытянул дрожащую руку и чуть слышно потрепал его по руке.
— Это лучший путь отсюда… дружище, — пробормотал он слабо.
«Но далеко не лучший вариант уходить на глазах отца», — кричал мой разум, объятый тревогой и гневом.
— Я лишился не только Аделаиды. — Макс с видимым трудом втянул ноздрями воздух. — С нею ушло из моей жизни счастье. Ты знаешь это так же, как и я.
«Но я-то не ушел! — кричал мысленно я. — Может быть, я и кажусь вам картофелиной, но я все-таки здесь!»
Макс снова простонал и стиснул зубы с такой силой, что они заскрипели.
— Бож-же мой, — вырвалось у него.
Он выдавил притворную улыбку, но в ней не было веселья.
— Да, я потерял все. Мои руки, зрение, слух. Моя судьба, моя карьера. — Он мгновение помолчал. — Теперь я потерял и жизнь, — тихо закончил он.
«Но я с тобой, сынок, я не оставлю тебя», — кричал мой несчастный ум.
С коротким, поверхностным вздохом Макс упал на колени рядом со стулом, корчась в припадке боли. Взгляд его застыл, на лице была маска агонии.
Гарри сумел помочь ему приподняться и боком сесть на стул. Макс бессильно откинулся на его спинку, дыхание с трудом давалось ему.