Джуди встретила ее приветливо. Забота о большом количестве гостей всегда была для Джуди выше личных чувств, и Лили не заметила особых перемен в отношении хозяйки дома к себе. Тем не менее вскоре она поняла, что ее приезд — не очень удачное решение. Приглашенные были из тех, кого миссис Тренор называла «малахольными» — это было ее собственное наименование для людей, не играющих в бридж, и по привычке группировать людей в один класс по этому признаку она обычно приглашала их одновременно, независимо от прочих интересов. В результате складывалась нелепая комбинация лиц, которые не имели ничего общего друг с другом, кроме того, что они не играли в бридж. Противоречия назревали и развивались в группе людей, которых ничто не связывает, все усугублялось ненастной погодой и плохо скрываемой скукой и хозяйки, и хозяина. В таких случаях Джуди всегда просила Лили помочь сгладить углы, и теперь мисс Барт, решив, что от нее ждут именно этого, с привычным усердием взялась за дело. Однако вскоре она ощутила скрытое сопротивление ее усилиям. Если отношение миссис Тренор к ней не изменилось, то она определенно почувствовала охлаждение со стороны прочих леди. Случайные намеки на «вашу подругу Веллингтон Брай» или на «того еврейчика, который купил Грейнер-Хаус, кто-то мне говорил, что вы с ним знакомы, мисс Барт» давали ей понять, что она не в чести у определенной части общества, которая, позволяя себя развлекать, узурпировала право решать, каким способом это должно быть сделано. Еще год назад Лили посмеялась бы над этими слабыми признаками неприязни, уверенная, что ее очарование способно сломить любое предубеждение против нее. Но теперь она стала более уязвимой и менее уверенной в собственных силах противостоять осуждению. Если дамы в Белломонте не боятся открыто критиковать ее друзей, что мешает им делать то же самое и с нею за ее спиной? Страшась, как бы что-то в манерах Тренора не усугубило общее неодобрение, она искала любого повода, чтобы избежать общения с ним, и покинула Белломонт, уверенная, что провалилась по всем статьям.
В городе она возвратилась к занятиям, которые хоть ненадолго смогли отвлечь ее от горестных мыслей. Миссис Велли Брай после долгих колебаний и взволнованных совещаний с новыми подругами отчаялась на организацию грандиозного приема. Для того, кто не обладает широким кругом знакомств, подобная атака на все светское общество в целом сродни вступлению на территорию чужого государства без достаточного числа разведчиков. Однако такая стремительная тактика порой бывает весьма успешной, поэтому чета Брай решила попытать счастья. Миссис Фишер, которой они доверили бразды правления в этой афере, рассудила, что «живые картины» и дорогая музыка — те самые приманки, которые, скорее всего, привлекут желанную добычу. После продолжительных переговоров и виртуозной игры на определенных струнах, в которой миссис Фишер не было равных, ей удалось заставить дюжину модниц участвовать в серии «живых картин», для создания коих — о чудо убеждения! — удалось заполучить знаменитого портретиста Пола Морпета.
Лили оказалась в своей стихии. Под руководством Морпета ее живое чувство формы, до сих пор не знавшее иной пищи, кроме сочинения новых фасонов да подбора обивки для мебели, страстно выразилось в оформлении драпировок, в постановке, в изучении игры света и тени. Ее драматургическое чутье вдохновлялось выбором предметов, а величественные реплики исторических костюмов возбуждали такие впечатления, которые рождаются лишь благодаря зрительному восприятию. Но самым увлекательным для нее было совершенно по-новому продемонстрировать собственную красоту: показать, что ее прелесть — не застывшее состояние, но элемент, способный свежо и прекрасно воплотить любую эмоцию.
Миссис Фишер предприняла необходимые меры, и заинтригованное светское общество, в те дни умиравшее со скуки, не устояло перед соблазнами, которые сулил радушный прием миссис Брай. Противники остались в меньшинстве, их голоса потонули в мощном хоре тех, кто отказался от предубеждений и пришел, и публика была почти такой же блестящей, как и само представление.
Лоуренс Селден тоже был среди поддавшихся на уговоры. Если он и не слишком часто действовал согласно общепринятой аксиоме, что всякий мужчина может идти куда ему заблагорассудится, то лишь потому, что давно усвоил: его удовольствия обычно разделяет лишь маленькая группа единомышленников. Но Селден ценил зрелищные эффекты, и суммы, потраченные на представление, не оставляли его безразличным, он лишь хотел, чтобы богачи следовали своему призванию развлекаться и развлекать и тратили деньги с блеском. Впрочем, супругов Брай никак нельзя было упрекнуть в отсутствии блеска. Их только что выстроенный дом, пусть и не очень уютный, был словно создан для праздничных сборищ, подобно дворцам, сымпровизированным итальянскими архитекторами для гостеприимных князей. Дух импровизации был действительно очень силен: так нова, так свежа была вся обстановка, что хотелось потрогать мраморные колонны — убедиться, не картонные ли они, усесться на вытканную золотыми цветами обивку кресел — проверить, что это не рисунки на стене.
Селден, который испытывал одно из таких кресел в углу бального зала, признался сам себе, что с неподдельным удовольствием наблюдает за действом. Публика, движимая художественным чутьем, которое требовало, чтобы одежда безупречно подходила к окружающей обстановке, разоделась в пух и прах не столько ради миссис Брай, сколько для соответствия декорациям. Толпа гостей расселась в огромном зале без неуместной толчеи и представляла собой поверхность, устланную роскошными тканями; шеи и плечи сверкали драгоценностями, гармонируя с позолоченными завитушками на стенах и ослепительным великолепием венецианского потолка. В дальнем конце зала были сконструированы подмостки, отделенные аркой просцениума с занавесом из старинной парчовой ткани. Но мало кого в этот момент интересовало, что вот-вот откроет этот занавес, раздвоившись, ибо каждая из дам, принявших приглашение миссис Брай, украдкой озираясь, пыталась подсчитать, сколько ее подруг сделали то же самое.
Герти Фариш, сидевшая рядом с Селденом, купалась в том неприхотливом всеядном наслаждении, которое так раздражало тонкие чувства мисс Барт. Возможно, именно присутствие Селдена повлияло на эмоции его кузины. Но мисс Фариш не привыкла связывать удовольствие от созерцания подобных сцен со своим участием в них и просто-напросто чувствовала глубочайшее удовлетворение.
— Правда мило, что Лили достала для меня приглашение? Керри Фишер ни за что не внесла бы меня в список гостей, и мне было бы так жалко не увидеть всего этого — и особенно саму Лили. Говорят, что этот потолок — кисти Веронезе, правда, ну да тебе, конечно, лучше знать, Лоуренс. Полагаю, что он прекрасен, но женщины у него ужасно толстые. Ах, они богини? Ну, мне остается только сказать, что лучше бы им быть простыми смертными и носить корсеты. Я считаю, что наши женщины намного красивее. И в этом замечательном зале все особенно хорошо выглядят! Ты когда-нибудь видел такие драгоценности? Посмотри, какой жемчуг на миссис Дорсет, — наверное, самая крошечная из этих жемчужин могла бы оплатить годовую аренду нашего «Девичьего клуба». Нет, я не жалуюсь, все очень добры и поддерживают наш клуб. Я говорила, что Лили дала целых триста долларов? Правда, она восхитительна! А потом собрала немало денег у своих друзей, миссис Брай дала нам пятьсот, мистер Роуздейл — тысячу. Мне кажется, что Лили слишком мила с Роуздейлом, но она говорит, что нет смысла быть с ним невежливой, потому что он все равно не поймет разницы. Она просто не в состоянии никого обидеть — и меня так злит, когда ее называют высокомерной ледышкой! Наши девушки в клубе никогда бы так ее не назвали. Ты знаешь, а ведь она уже дважды ходила туда со мной! Да — Лили! И видел бы ты их глаза! Одна девушка сказала, что она хороша, как ясный солнечный день в деревне. А Лили сидела с ними, и болтала, и смеялась — и совсем не из благотворительности, а потому что ей это нравилось не меньше, чем им. Они все спрашивают, когда она снова придет, и она пообещала, что… о!