Нож дважды вонзился по косой под девятое ребро, самым кончиком разорвав стенку аорты. Со стороны костра, должно быть, показалось, что опершиеся на копья помощники караула разом поперхнулись.
Тела первых жертв еще не успели коснуться земли, а Кречет уже заходил с другой стороны костра, резкими ударами рукоятки кинжала выбивая шейные позвонки трех караульных, сбившихся в кучу. Они слушали веселый рассказ друзей. Они так и умерли – ничего не понимая, глядя друг на друга удивленными, быстро стекленеющими глазами.
Все. Теперь рутинная работа. Живых остаться не должно. Пребывая в боевом режиме, Кречет не мог думать. Это обстоятельство не только увеличивало в разы скорость его реакции на происходящее вокруг, но и устраняло самую неприятную для воина часть сознания. Кречету не было жаль. Никого. Ни детей, ни женщин. Для него не было разницы, кого убивать: существовали только цели, которые надлежало уничтожить.
Потом, когда мозг переходил в обычный для бойца его класса режим, он мог задуматься о содеянном. Но не хотел. Его создатель постарался на славу – рефлексией и депрессиями Кречет не страдал.
Он методично заходил в каждую хижину, уничтожая все, что двигалось. В каждом доме спало по десять-двенадцать человек, но скорость реакции Кречета впечатляла – никто так и не издал ни звука. Удары – каждый до миллиметра выверенный и без вариантов смертельный – сыпались на жертв с такой скоростью, что никто просто не успевал проснуться до того, как Кречет добирался до последнего жильца хижины.
Спустя сорок минут все было кончено.
Кречет присел у догорающего костра. Измотанное запредельной нагрузкой тело теперь мерзло. Руки, густо измазанные в крови, заметно дрожали. Сейчас нужно вывести из организма излишек адреналина, иначе клетки зря израсходуют столь нужную энергию.
Рядом с трупами караульных стоял глиняный сосуд. Надо думать, с водой. Кречет поднял кувшин и жадно выпил всю жидкость. Вода оказалась затхлой и теплой, но Кречету было все равно.
Когда мышцы восстановили нормальную активность и тело вышло из оцепенения, Кречет прошел по деревне, выпив еще несколько литров воды. Он съел какие-то запасы дикарей, не опасаясь того, что еда могла быть несвежей: совершенный организм боролся с инфекцией столь же эффективно, как с людьми. Спустя пятнадцать минут Кречет помочился в догорающий костер и счел, что готов отправиться в обратный путь.
Он тщательно вытер нож травой. Оружие нужно вернуть оператору и крови на нем быть не должно. Ничто не должно напоминать о том, на что Кречет способен, о том, что произошло ночью. Потом, облившись из оставшегося кувшина водой, боец не менее тщательно стер следы крови со своего тела.
Все, теперь можно отправляться назад. Времени мало, скоро рассвет.
Невысокая фигурка, которая могла показаться стороннему наблюдателю даже тщедушной, быстро и неслышно скользила на фоне моря звезд. Кречет бежал обратно. Он пополнил силы, и теперь тело готово двигаться долго, не зная усталости.
За его спиной посреди саванны оставалось место, еще вчера принадлежавшее людям. Уже через несколько минут гиены и шакалы начнут драться, выясняя, чья очередь раньше. Впрочем, там хватит на всех. Через пару дней от деревни ничего не останется, только кучки сухой травы, что раньше были хижинами.
Но пока падальщики не осмелились приблизиться к своим прошлым повелителям, под безлунным черным небом саванны лежали девяносто три трупа.
Среднее время соприкосновения ноль целых тринадцать сотых секунды на одну цель. «Не самый лучший показатель», – подумал Кречет, легко огибая попавшийся на пути куст.
Нога болела. В бедре будто что-то дергало и копошилось. Моралес смотрел несколько раз – нагноения вроде бы не было. Но все равно болело сильно.
Сейчас стоило отлежаться, дать ноге отдохнуть. Хорошо бы еще промыть рану и обработать чем-нибудь типа йода. Но подобная привилегия теперь не для него.
Хоакин понимал, что стал обузой для всего отряда. С такой ногой он далеко не уйдет. И цацкаться с ним никто не станет. С последним пунктом Моралес был полностью согласен: в этом мире каждый сам за себя. Не заслужил ничем таким выдающимся Хоакин Моралес особого к себе отношения.
В расщелине все еще было темно. Если верить ощущениям, наверху только-только занимался рассвет.
Хоакин аккуратно поднялся, стараясь не потревожить в темноте спавшего рядом с ним Гамми. Свидетели не нужны – неизвестно, что придет в голову капитану, сочтет ли он нужным оставить надзирателя в живых.
Рюкзак стоял рядом. Огромный, кажущийся монолитной глыбой. Нет, он не станет ничего оттуда брать. Это не его вещи. Да и шорох возни может разбудить остальных. Если собрался уходить, медлить не стоит.
Капитан выставил караул с той стороны, откуда они пришли. С юга расщелину никто не охранял. Туда Хоакин и решил направиться.
Сбоку кто-то завозился. Гамми. Так Моралес и не узнал, что за фрукт этот Звездецкий, заключенный номер один-три-семь-шесть. Тихонько зевнул и улегся. Он что, ходил куда-то? Отлить, наверное. Куда ему еще идти? Да и не выпустили бы его.
Идти по изрезанному провалами и торчащими в самых неподходящих местах острыми камнями дну расщелины оказалось труднее, чем Моралес предполагал изначально. Сильно подводила больная нога.
Идти предстояло еще долго – он помнил, сколько они прошли, пока появился спуск. Так что назад идти как минимум столько же плюс неизвестно сколько до места, где можно будет подняться на поверхность.
И что делать на поверхности? В испепеленной злым африканским солнцем саванне? У Хоакина был план, которым он не стал делиться с капитаном, но удастся ли его осуществить? Прежде всего нужно найти воду. Пить хотелось неимоверно, если он не найдет воды сегодня, то завтра ему уже не встать. Так что первый пункт повестки сегодняшнего заседания готов. Можно от доброты душевной потом вернуться за моряками. Об этом пока рано думать.
А дальше куда? Для чего он вообще рвался сюда, на материк? Хотел уйти из «Африки», выбраться в нормальный мир, пожить по-человечески хотя бы немного. Одна беда – нормального мира больше не существовало. А «Африка»… «Африка» стала для него домом. Самым настоящим, созданным собственными руками.
И какой тогда выход? Сознание, подстегиваемое пульсирующей болью в проткнутой копьем дикаря ноге, подсказывало только один выход. Не дождетесь! Его зовут Хоакин Моралес, можно по слогам повторить для тех, кто не понял. Никогда Моралесы не выбирали простых путей. Тем более таких – лечь и сдохнуть может только безвольное животное. А он человек. Он – Хоакин Моралес!
Моралес понял, что последние несколько минут бормочет в такт шагам собственное имя. Пускай. Пусть все знают, что он идет, пусть камни вокруг слышат это.
Он настолько вжился в рваный ритм шагов, что не сразу сообразил, что стало светло. Сверху, в далекий узкий разрез, злобно прищурившись, пылало солнце. Дарящее жизнь на протяжении миллионов лет светило, похоже, решило окончательно разделаться с этой частью света. Черт возьми, жарко даже здесь, на глубине пятнадцати метров.