— Великий визирь Блистательного и Великолепного Абдул-Хамида II, — неожиданно каркает турок на приличном русском языке и продолжает: — Шейх-уль-Ислама, покровителя правоверных и потрясателя вселенной…
Ага. Дурью своей он ее потрясает! Впрочем, позвольте-ка, что-то я про этого тезку милицейской собаки слышал… или читал?.. Точно! Единственный турецкий генерал, которому удалось добиться хоть чего-то в последнюю войну. Правда, помнится, его потом поколотили…
— Итак, вы, любезный — «Победоносный»? А какие же победы вы одержали, чтобы заслужить подобный титул?
— Ваше величество, — снова каркает турок, — я могу напомнить вам сражение у горы Кизыль-тапа и бой у села Даяр… И если бы не ваше дьявольское оружие…
— Что-то я не помню таких сражений… Павел Карлович, а вы не напомните мне, что это за битвы такие?
— Ваше императорское величество, позвольте мне ответить…
Высокий седоватый генерал-майор-кавказец делает шаг вперед. Я помню его. Это Исмаил Хан Нахичеванский, герой Баязета. [98] Странно, а мне казалось, что он должен быть в армии Алахазова…
— Это были мелкие стычки! — сообщает Исмаил Хан. — Во всех крупных сражениях Мухтар-паша потерпел поражение, но полного разгрома избежал. Потому-то на фоне остальных турецких полководцев, почти все из которых были отданы под суд за «особо успешное» руководство войсками, мушир Мухтар-паша был объявлен «гази» — победоносным. Ошибочность данного титула он в полной мере продемонстрировал в нынешнюю кампанию.
По мере того как Хан Нахичеванский давал эту убийственную характеристику пленному полководцу, тот смотрел на оратора все злее и злее. Когда же Исмаил Хан закончил, турок вдруг выплюнул какую-то длинную тираду на непонятном мне языке:
— Bu kâfirler olarak hizmet sadik. Bir kopek daha kötü demektir! [99]
Хан Нахичеванский мгновенно ответил пленнику на том же языке:
— Eski bir çakal, Ýngiliz aslant tablosundan hurda whimpers hizmet vermektedir. Ve peregryzet kez geri çakal kýrdý ve aslant boðazgenç kaplan, hizmet! [100]
От услышанного турок вдруг поник, сгорбился, втянул голову в плечи, а потом сокрушенно произнес:
— Evet, evet haklisin. Allah bize sirtini döndü… [101]
Я даже не успел ничего спросить, как мне тут же любезно сообщили перевод тюркской перебранки. Да-а, русский язык, конечно, великий и могучий, но восточные — цветисты и образны. Даже ругаются так, словно сказку из «Тысячи и одной ночи» рассказывают…
— Я благодарен вам, генерал Хан Нахичеванский, за ваши слова. Особенно мне понравилось про тигра. — Он слегка смутился, но взгляд мой держит. — Вы хороший генерал, и я надеюсь, что и вы, и ваши потомки всегда будут моей верной опорой. А что касается вас, мушир, то, по-моему, ваши поражения закономерны. В прошлую войну вы были вооружены лучше нас. И сильно вам это помогло? Ну, а то, что мы с прошлой войны не стояли на месте, — так это естественно. Когда ваш султан отвечал на наши справедливые требования, то должен был бы вспомнить, как тринадцать лет назад наши войска уже стояли в виду Константинополя. Но он, ослепленный своим самомнением и надеждами на британскую помощь, дал мне оскорбительный отказ. Ну, и каково ему теперь?
Турок подавленно молчит, а я поворачиваюсь к Ренненкампфу:
— Павел Карлович, распорядитесь, чтобы мушир получил почетное место на нашем параде в Царьграде. Кстати, я желаю видеть генерал-майора Хана Нахичеванского в своей свите…
На следующий день наступление на Стамбул продолжилось. Собственно, теперь это уже можно было бы назвать каким-то парадным маршем. Остатки полевых войск противника практически не оказывали сопротивления. К вечеру первого дня наши войска заняли Лозенград, [102] Родосто, [103] а передовые разъезды казаков добрались до Черкезекей. Всего за два дня наши войска подошли к самым стенам. Штурм начался практически сразу после перегруппировки — удар наносился с трех сторон. С запада и северо-запада атаковали солдаты Ренненкампфа, а заждавшиеся в Галате морпехи ударили через Золотой Рог прямо по центру города и дворцу султана. Жаль, но Абдул-Хамиду удалось сбежать в последний момент.
Завязались ожесточенные уличные бои. В Стамбуле остались только те, кто желал до конца сражаться с русскими, — сборная солянка из различных подразделений. Разношерстно вооруженные, имеющие большие проблемы с боеприпасами, действующие без связи друг с другом, турецкие солдаты бились с храбростью обреченных.
Воевали они таким образом: небольшой отрядик, как правило не превышающий по численности сорок-пятьдесят человек, занимал и пытался удерживать какое-нибудь здание. Наши штурмовые группы, состоявшие из пары броневиков, четырех орудий и двух взводов пехоты и саперов, наткнувшись на очередной турецкий шверпункт, брали такие «укрепления» за пару часов. В отдельных случаях, когда не могли справиться сами, вызывали огонь гаубиц, после работы которых оставались только груды битого камня.
Больше всего возни пришлось на долю англичан, занявших целый квартал, — они отбили две попытки штурма и сумели пережить артобстрел.
Но всякое сопротивление имеет свой предел — сломаться может даже клинок дамасской стали, особенно если согнуть его посильнее. А мы давили, как паровой каток, — неспешно, но неотвратимо. И наступило, наконец, очередное утро, когда в Стамбуле не раздалось ни одного выстрела — просто некому было стрелять.
А на следующий день капитулировала английская бригада морской пехоты, к уничтожению которой мы готовились с особым тщанием, подогнав для ее разгрома несколько лишних батарей минометов и гаубиц. Правда, британцы оговорили почетные условия сдачи — сохранение знамени и прочих атрибутов вроде духового оркестра.
…Я стою на Галатской башне и обозреваю панораму города, расстилающегося у моих ног. Рядом со мной — Егорка и Филя, которых этот вид явно не впечатляет. Махаев покуривает папироску и презрительно поглядывает то в одну, то в другую сторону. Наконец, отшвырнув окурок, он обращается ко мне: