— А когда получим разведданные, то и решим, как действовать, — сказал Мишка, — Гарик, что ты там говорил про спецоперацию?
— К татарам надо пробраться тихо, на мягких лапах! — высказал идею Горыныч. — И пора бросать дурацкие игры в благородный бой. Надо использовать наше преимущество в вооружении!
— Так значит, облачаемся в «Юшманы», берем в руки электромагнитные «Калашники»? — уточнил Мишка.
— Именно, дружище, именно! — подтвердил Горыныч. — У нас тут три десятка офицеров спецназа, а мы их с мушкетами в бой отправляем! Пора браться за скорострельное оружие!
— А говорили, что не дадите пулеметов! — торжествующе сказал Дмитрий.
Скрип несмазанных колес арбы раздражал меня даже больше, чем врезавшиеся в тело веревки и грубая ворсистая ткань грязного, провонявшего потом чекменя. Единственное развлечение — высматривать сквозь дырки в матерчатом тенте знакомые созвездия.
Днем было повеселее — я прислушивался к выстрелам пушек, а потом по крикам татар пытался определить в каком ещё месте им наваляли наши. Корбан-Гирей оказался упорным парнем — гнал и гнал своих воинов на колючую проволоку и минные поля. Так что до вечера я не скучал.
Периодически я устраивал целые шоу, требуя вывести меня по нужде, накормить, напоить. При этом я старался выдумать для охранявших меня гвардейцев ругательства позаковыристее. Десятник скрипел зубами от злости, но категорический приказ хана не трогать меня даже пальцем выполнялся неукоснительно. Потом мне это надоело. Кураж постепенно пропал. Я, наконец, осознал, в каком безвыходном положении оказался. Быстрого освобождения не предвиделось.
До Ак-Мечети отступающая орда добиралась двое суток. Всё это время меня не беспокоили. По прибытии в город меня сразу же бросили в подземную тюрьму. Мне показалось, что гвардейский десятник вздохнул с облегчением, передавая меня зверовидному надзирателю. Надзиратель, больше похожий на питекантропа, чем на нормального человека, бесцеремонно схватил меня за воротник чекменя и, волоком протащив по слабо освещенным коридорам, впихнул в узкую, как шкаф каморку. Лязгнул засов и я остался в полной темноте. Веревки с меня снимать не стали. «Блин, доигрался, — подумал я, — кажется, пора начинать думать о душе!»
Чтобы хоть как-то отвлечься от грустных мыслей я начал громко петь песни. Репертуар у меня был богатый и по пьяному делу я с друзьями мог драть глотку часами. Но в нынешней обстановке мой пыл быстро иссяк. Исполнив восемь раз первые две строчки из припева песни «Владимирский централ» Михаила Круга (других слов я не знал), а потом на бис полную авторскую версию песни «Хреновый май» Алексея Тихонюка [22] , я постарался устроиться поуютнее, насколько позволяли связанные конечности и голый пол, и заснул.
Проспал я, наверное, довольно долго. Потому что, проснувшись, почувствовал, что промерз до костей, а лодыжки и кисти словно отнялись. Но достаточно было пошевелиться, как ощущение озноба прошло, а по венам снова побежала кровь. Находящийся в чужой для него реальности организм моментально восстановил постоянство своей среды. Из-за этого полезного свойства я спокойно перенес трое суток, скрученный по рукам и ногам.
Лязгнул засов. Тусклый свет факела резанул по привыкшим к темноте глазам, подобно магниевой вспышке. На пороге камеры появился давешний надзиратель. Он молча поставил на пол котелок с похлебкой и глиняную бутыль с водой, и уже собирался закрыть дверь. Я ласково окликнул его:
— Слышь ты, придурок! А как я буду жрать со связанными за спиной руками?
На узеньком покатом лбу неандертальца появилось несколько складок. Было заметно, что мыслительный процесс для надзирателя — дело непривычное. Постояв пару минут, мужичок что-то промычал и воткнул факел в петлю на стене. Одной рукой схватив за грудки, надзиратель легко поднял и поставил меня вертикально, а потом, достав из-за пояса короткий нож, двумя взмахами перерезал веревки. Вероятно, он привык, что освобожденные от пут пленники на первых порах слабы как котята. Со мной эта шутка не удалась!
Правой рукой, без замаха, я въехал татарину в печень. И тут же локтем левой в горло. Такое ощущение, будто бью по скале. Неандерталец даже не покачнулся. В его глазах мелькнуло удивление, но ответные действия последовали немедленно. Огромные волосатые лапища попытались схватить меня за плечи. Я скрутом вывернулся и от души врезал коленом в пах. Вот сейчас я почувствовал, что угодил в мягкое! Надзиратель хрюкнул и начал складываться, как перочинный ножик. Воспользовавшись моментом, я попытался выскользнуть в коридор. Как бы не так! Что-то тяжелое угодило по затылку (скорее всего кулак), в глазах потемнело и сознание вылетело из меня, как пробка из бутылки.
Впрочем, очнулся я довольно скоро. В темной камере ещё не успел рассеяться запах горелой ветоши от факела. Голова была ясной, руки-ноги свободны. Пожалуй, этот инцидент прибавил мне хорошего настроения. Пошарив возле двери, я нашёл котелок и бутыль. Быстро выхлебав похожую на помои похлебку и запив сей гастрономический шедевр несвежей водой, я взбодрился ещё больше. «Спасибо тебе, добрый человек, — подумал я про надзирателя, — в благодарность я убью тебя последним!» Оставалось придумать, как осуществить это на практике.
От мыслей о мести меня отвлек новый лязг засова. «Что-то зачастили ко мне, — подумал я, вставая, — то никого, то отбою от посетителей нет!» За дверью стояло два татарина, судя по кольчугам и шлемам — гвардейцы. В руках они держали обнаженные сабли. Хорошо держали, умело. Но я всё-таки решил попробовать схватиться с ними, рассчитывая, что в тесном коридоре они будут ошибаться. Но, выйдя из камеры, я заметил шагах в десяти ещё двоих гвардейцев. Эти были вооружены луками. При моем появлении татары немедленно натянули тетивы. Ладно, драка отпадает, пока я буду махаться с ближними, дальние утыкают меня стрелами. Я даже почувствовал за себя гордость — надо же, как меня здесь уважают!
— Давай, топай! — хмуро сказал один из гвардейцев. Молодец, направление движения он показал свободной рукой, в то время как лезвие сабли было направлено на меня. Хорошо, посмотрим, что они там придумали. Я бодро зашагал по коридору. Повели меня не вверх, а на два уровня вниз. Путь закончился в просторном помещении с низким потолком. Конвой выстроился полукругом у стены, а мне предложили сесть на пол, прикрытый ободранным паласом. Только сейчас лучники ослабили тетивы.
Я сел, скрестив ноги, и стал с интересом осматриваться. Помещение явно являлось пыточной. В дальнем углу установлено некое подобие дыбы. В противоположном горит жаровня. Из огня торчат ручки нескольких инструментов. Остальные приспособления аккуратно разложены на низеньком длинном столике. Увидев их, я даже привстал, чтобы рассмотреть повнимательней. Придумают же люди! Поцокав языком от восхищения, я снова занял прежнюю позу.
— А ты интересный человек, Винтер! — раздался рядом знакомый густой баритон. Корбан-Гирей незаметно и бесшумно вошел через узкую боковую дверь. — Другие при виде этих штучек срут под себя от ужаса, а тебе, я смотрю, даже понравилось!