– Поэтому мы с ними занимаемся разными делами, – с достоинством ответил Корнилов.
– Знаете себе цену?
– А как же.
– Это хорошо.
Они помолчали, сделав по глотку кофе, после чего полицейский продолжил:
– Когда умерла жена Рудольфа Васильевича?
– Давно, десять лет назад. – Екатерина Ильинична вздохнула. – Всего на три года сына пережила.
– Единственный ребенок?
– Да.
– Что с ним случилось?
– Автокатастрофа.
«Жены нет, детей нет…»
– У профессора бывали гостьи? Я имею в виду женщин.
– Я ни разу не видела Рудольфа Васильевича с женщиной, которую можно было бы принять за его подругу, – спокойно ответила Екатерина Ильинична.
Мимо. А жаль – ревность прекрасно вписалась бы в картину преступления.
Но Корнилов не унывал:
– В таком случае давайте поговорим о друзьях профессора.
– Пытаетесь найти убийцу среди знакомых?
Похоже, ей не очень понравилась эта идея.
– Я просто пытаюсь найти убийцу, – веско ответил майор. – И мне абсолютно все равно, окажется ли он знакомым профессора или обыкновенным грабителем. – Корнилов помолчал, предоставляя женщине возможность осознать смысл своих слов. – Но, как показывает опыт, Екатерина Ильинична, в подобных делах чаще всего убийцами оказываются знакомые или родственники. Рудольф Васильевич не был бандитом, не занимался бизнесом, не мог заполучить смертельных врагов на работе… – «Точнее, эту версию прорабатывает Сантьяга». – Поэтому…
– Остается личное, – вздохнула женщина.
– Совершенно верно. – Полицейский допил кофе. – К тому же друзья Рудольфа Васильевича могут помочь информацией. Кто-то что-то видел. Кто-то что-то слышал. Или догадывается.
– Но друзей, как я понимаю, будут прорабатывать ваши коллеги из местного управления?
– Одно другому не мешает. – Корнилов улыбнулся. – Кого знаете вы?
– Начальника его знаю. – Екатерина Ильинична задумалась. – Знаю двух сослуживцев. И еще к Рудольфу Васильевичу частенько заходил один мальчик, Сережа. Он с Костей, сыном Рудольфа Васильевича, вместе учился. И потом нередко наведывался. Вы с ним еще не говорили?
– Нет. – Майор почуял след. – А как фамилия мальчика?
– Да он и не называл ее ни разу. Сережа и все. Но Рудольф Васильевич к нему очень хорошо относился.
– Описать мальчика сможете?
– Да он уже мужчина. – Екатерина Ильинична улыбнулась. – Описать-то я вам его опишу, вот только вряд ли это он убил. Сережа Рудольфа Васильевича считал за отца.
* * *
Ближнее Подмосковье,
26 сентября, вторник, 10:13
Одно из китайских проклятий звучит так: «Чтоб тебе жить в эпоху перемен».
В эпоху отсутствия эпох.
На стыке. На изломе. Когда страну выворачивает наизнанку, когда ломается привычный жизненный уклад, исчезают проверенные маяки, черное становится белым, а белое – черным. Когда легко потерять смысл самой жизни. Когда утром ты просыпаешься с ощущением того, что летишь в пропасть, а все на свете цвета становятся серыми.
Китайцы знали, как пожелать настоящую гадость. Осознали, на своем ли, или чужом опыте, каково это – оказаться в безвременье.
Сергей Мурзин сумел пережить распад коммунистической империи. Да, он потерял будущее, к которому стремился, в котором видел смысл жизни. Забросил занятие, которое доставляло ему удовольствие и радость. Он не стал серьезным ученым. И миллионером тоже не стал, не научился поднимать деньги буквально из-под ног, как это получалось у некоторых его знакомых. Но при этом Сергей сумел найти свое место. И пусть его дело было незаконным, зато оно требовало от него профессиональных знаний и приносило деньги, которые позволили Мурзину приобрести скромную квартиру на окраине Москвы и даже сформировать небольшой пенсионный фонд. Можно сказать, что Сергей проскочил девяностые. Пережил безвременье.
В отличие от своих родителей.
Далеко не во всех бывших колониях «подъем национального самосознания» проходил мирно. В некоторых республиках казавшегося вечным Союза власти сумели удержаться от плясок на костях и этнических чисток. Самые «цивилизованные» из них воспользовались опытом гитлеровской Германии, разделив население по национальному принципу и объявив «пришлых» негражданами. Международные правозащитники поддержали дискриминацию радостным улюлюканьем и с удовольствием приезжали на открытие памятников эсэсовским карателям.
А вот родителям Мурзина не повезло. Двадцать пять лет они честно отработали на крупном комбинате в одной из южных республик и, выйдя на пенсию, решили остаться на обжитой, ставшей родной земле. Отец инженер. Мать бухгалтер. Они так и не поняли, за что их стали называть «оккупантами» и плевать в спину. Почему принялись рычать соседи. Почему отворачивались продавщицы в магазинах и кидались камнями дети.
У них не укладывалось в голове, что убить можно только за то, что ты – русский.
Они долго не могли понять, что стали никому не нужны, что их никто не защитит и пришло время бежать.
Мурзины уезжали из ставшего чужим города на автобусе, вместе с другими такими же бедолагами, в одночасье превратившимися из граждан в «русскоговорящее население». Уезжали, оставив «национальным самоосознанцам» дома и нажитое добро, заплатив огромные деньги водителю старенького «Пазика», потому что иначе он отказывался помогать «оккупантам». Уезжали в никуда.
Что произошло потом, достоверно неизвестно. Одни говорили, что автобус упал в пропасть, другие – что подорвался на мине, третьи – что его расстреляли из гранатометов. Но все сходились на том, что сначала пассажиров ограбили. Сергей, опоздавший всего на один день, так и не выяснил правды. Да никто и не собирался расследовать происшествие: подумаешь, автобус со стариками-оккупантами в овраг свалился. Кому они интересны?
Мурза побывал на месте трагедии, помолчал там, положив на обгоревший автобус цветы, и уехал.
И никогда никому ничего не рассказывал. Даже Лужному, отговорившись угрюмым: «никаких следов». Но однажды признался себе, что если бы не та поездка, он, наверное, не смог бы никого убить.
Мурзе не нужно было считать шаги или ориентироваться по приметам. Он прекрасно помнил пень, под которым устроил тайник. Свой собственный тайник на самый крайний случай. Делать схроны Мурзу научил Глыба, который не зря два года топтал десантные бутсы. Показал, как правильно закладывать «товар», как маскировать место, как уходить, не оставляя следов. Глыба любит «партизанить».