Что ж, знакомое, увы, дело: идущая без воздушного прикрытия колонна отступающих войск попала под авианалет немецкой авиации. Наверняка «Штуги» поработали, уж больно прицельно били, твари, да и бомбы, суда по воронкам, среднего калибра. Наши, конечно, пытались съехать с дороги и рассредоточиться, но куда там. От пикирующего бомбардировщика разве уйдешь? А отбомбившись, пилоты прошли на бреющем, прочесав остатки колонны из пушек и пулеметов…
И трупов не видно, разве что несколько сваленных в кучу и уже успевших раздуться на жарком солнце лошадок чуть поодаль — видимо, немцы подсуетились, пригнав из деревни стариков да баб, чтобы те схоронили в ближайших воронках погибших. Эпидемии, суки, боятся… Вот так и появлялись по всей стране тысячи безымянных, никому не ведомых могил, чьи обитатели навеки оставались пропавшими без вести. Хорошо, если кто из местных хотя бы примерно запомнит место, рассказав о нем после войны. Детям, внукам, ребятам из поисковых отрядов. Тогда еще есть шанс, что через энное количество лет или десятилетий погибших героев поднимут и перезахоронят. Безымянными, в основном, перезахоронят, конечно. Да и не велик этот шанс, если честно. Сколько из тех свидетелей дождется победного мая сорок пятого, пережив оккупацию и немецкое отступление, когда гитлеровцы и их пособнички из местных предателей особо зверствовали? И сколько таких вот деревушек будет полностью уничтожено вместе с жителями, которые лягут в землю рядышком с безвестными могилками своих защитников…
Выругавшись под нос, сидящий на краю люка Кирилл зло буркнул высунувшемуся из башни заряжающему:
— Чего пялишься? Неужто еще не насмотрелся? Лезь вниз и давай осколочный в ствол. Башню развернуть вправо на полкорпуса.
Уловив настроение командира, тот молча нырнул в башню, уже без былой суетливости выдернул из укладки унитар, загоняя его в казенник. Потянулся к штурвалу ручного поворота, с хеканьем закрутил, разворачивая башню в указанном направлении. Разглядев сквозь просветы в деревьях, скрывавших поворот дороги, угол покосившийся ограды и белую стену крайней хаты, Кирилл не торопясь спустился в боевое отделение. Наглость — она, конечно, второе счастье, но нарываться на случайную пулю перепуганного появлением русского танка фрица глупо. Прикрыл люк, уже привычно набросив на стопор ремень, приник к обрезиненному налобнику командирской панорамы, с небольшим усилием ворочая бронеколпак, и осмотрелся.
Замеченная за деревьями беленая известью стена именно стеной и была. В том смысле, что больше от дома ничего и не осталось, только эта стена с черным квадратом выбитого взрывной волной окна да приличных размеров воронка вместо всего остального. Двор был усеян битым камнем, расщепленными досками, обломками крыши. То ли немецкий пилот ошибся, отбомбившись по околице, то ли сделал это умышленно, что скорее, но с десяток фугасок упало на западную часть деревеньки, разметав несколько домов вместе с подворьями. Зрелище мрачное — расплескавшаяся вокруг воронок земля, изломанные, лишившиеся крон деревья, остатки стен с черными следами копоти, торчащие над ними разрушенные печные трубы, поваленные плетни. Людей нигде не видно, то ли попрятались, то ли погибли под бомбами. На обочине, съехав правыми колесами в неглубокую сточную канаву, замерла телега, придавленная вывороченной взрывом развесистой яблоней с наспех обрубленными, чтоб не мешали движению, ветвями, брошенными тут же. В память отчего-то врезались разбросанные в пыли яблоки, частично раздавленные, но в основном целые, которые никто не подобрал.
Миновав разбомбленную окраину, танк въехал в центр села, и Кирилл увидел то, что меньше всего ожидал и хотел увидеть. Немцы в деревне все-таки были. Вот только… Над довольно большим зданием с высоким крыльцом, видимо, бывшим сельсоветом или клубом, развевался флаг с красным крестом. А перед домом, на небольшой площадке, стояли два санитарных автофургона и несколько подвод, возле которых суетились с носилками санитары в халатах и солдаты в фельдграу, но без пилоток и ремней, видимо выздоравливающие легкораненые. Чуть в стороне приткнулся к покосившемуся, увитому плющом штакетнику знакомый по недавнему бою полугусеничный транспортер, правда, без пулеметов и с намалеванными на бортах красными крестами, вписанными в белые круги, эвакуатор переднего края, надо полагать. Неподалеку от него застыла парочка мотоциклов с колясками. Возле бэтээра, опираясь на запыленный капот, неспешно перекуривали пятеро солдат — у этих и пилотки, и ремни имелись. А в дополнение к ним — еще и карабины, небрежно прислоненные к борту.
Медсанбат, стало быть. Вот это они попали!
Левая ладонь автоматически нащупала штурвал поворота башни. Прикинул в уме: они идут километров под тридцать, цель по правому борту, куда и повернута башня. Крутануть штурвальчик еще на пару оборотов, доворачивая, и через несколько секунд лазарет окажется в прицеле. Снаряд уже в стволе, влупить по зданию, протаранить БТР и мотоциклы, развернуться и ворваться на площадь. Несколько минут, и все будет кончено. На борту транспортера, если он не ошибся, висит нечто красно-бело-черное, наверняка сложенный в несколько раз флаг. Если прихватить да накинуть сверху на башню или МТО, с воздуха сойдут за фрицев. А можно еще и каску найти, и сидеть в люке с довольной мордой — свой я, мол, вон, какой трофей на передок перегоняю! Но решать нужно быстро, травящиеся табачком солдаты уже удивленно переглядываются, указывая пальцами на неспешно едущий по центру улицы танк…
В следующий миг парень яростно скрипнув зубами: да, они расстреливали госпитали и бомбили санитарные поезда, они, а не он! Он не станет этого делать! Не станет, и все! И плевать ему на все на свете конвенции и соглашения, не в том суть — лично он этого делать не станет! Лично, понимаете?!
— Командир, — раздался в наушниках тревожный голос заряжающего, видящего со своего места почти все то же самое. — Чего делать-то будем?
Кириллу отчаянно захотелось ответить отборной матерной тирадой, одной из тех, что намертво запали в память за время его собственной срочной службы, и которую вряд ли слышали в этом времени, однако он сдержался, коротко буркнув, обращаясь к механику:
— Едем мимо. Медленно едем, как свои. Если попытаются остановить, тараним броневик — и ходу. Но только по моему приказу! По госпиталю стрелять запрещаю. Это тоже приказ!
И добавил — зная, впрочем, что ему никто в любом случае не возразит (а вот в том, что не доложат в особый отдел, буде им все-таки удастся пробиться к своим, он, честно говоря, уверен не был: так, мол, и так, имея возможность нанести противнику урон, принял решение уйти от боя… ну и так далее):
— Мужики, бойцы Красной Армии с ранеными не воюют. Даже если эти раненые — фашисты. Хочу, чтобы вы это накрепко запомнили. Ясно? Вот и ладно. Все, полное внимание…
Показав кулак удивленному заряжающему — мол, без вопросов, знаю, что делаю! — Кирилл сдернул с головы шлемофон и разблокировал люк, отваливая тяжелую крышку в походное положение. Подтянув за ремень трофейный автомат, снял с предохранителя, выведя рукоятку затвора из фигурного выреза в ствольной коробке. Приклад раскрывать не стал, рассудив, что с единственным магазином все равно много не навоюет, а для того, чтобы полоснуть в упор, если его план не сработает, особой точности не требуется.