— Ты облажался.
— Дай мне возможность все поправить. Ради моих детей, Автандил, умоляю! Я все исправлю!
Будь Гори рядом, Цвания упал бы на колени, целовал бы подметки хозяйских туфель, валялся бы в пыли. Но главарь был далеко, и Давиду оставалось лишь сжимать телефонную трубку и утирать платком мокрый лоб.
— Автандил, ради детей! Ради матери! Умоляю, Автандил, дай шанс!!
Ну, как тут не смягчиться? Окажись на месте Цвания чужак какой-нибудь, убил бы его Гори не задумываясь. Но соплеменники всегда получали возможность исправиться. Родная кровь, как ни крути.
— Ты уже подписал бумаги?
— Я не мог не подписать, меня бы не выпустили.
— Зато мне сейчас было бы проще.
— Автандил, — очень тихо сказал Цвания, — я хочу жить.
— Я же сказал, что дам тебе шанс. — Гори помолчал. — Крылов и Ахметов равноправные партнеры?
— Да.
— Если я правильно понимаю людей, то тот из них, кто останется в живых, станет более сговорчив.
— А как же Чемберлен?
— А ты оставь в живых того, что поумнее. Того, кто побежит не к Чемберлену, а ко мне, понял? Тот, кого ты не тронешь, должен понимать, что, даже если Чемберлен начнет войну, ему лично это будет глубоко фиолетово. Понятно?
— Понятно.
— Тогда делай, сын овцы! — заорал Гори.
Давид осторожно положил трубку, некоторое время смотрел на насквозь мокрый платок, швырнул его в корзину, вытер лоб рукавом и нажал на кнопку интеркома:
— Какадзе, давай этих двух уродов!
В кабинет осторожно вошли Чех и Зелински.
— Можно?
Если во время разговора с Гори на Цвания невозможно было смотреть без жалости, то теперь он резко преобразился: появилась уверенность в себе, губы кривила презрительная ухмылка, а в глазах загорелся нехороший огонек. Обещанное Автандилу исправление ситуации Давид решил начать с назначения виновных и их наказания.
— Это мой кабинет. — Цвания повел перед собой рукой. — Это мое казино. Сюда приходят люди и приносят мне деньги. Я получаю прибыль. Я отвечаю за нее. А завтра сюда придет Никита Крылов и скажет, чтобы я убирался. Что «Изумруд» — его казино. И знаете что?
Шулеры молчали.
— Мне придется убраться, вашу м…!!
Давид был мужчиной южных кровей, горячего нрава и потому никогда не носил с собой огнестрельное оружие — мало ли что, бывают ведь моменты, когда себя не помнишь. Зато рядом с креслом держал преподнесенную сотрудниками бейсбольную биту — выпускать пар на кресле, стене или…
Тяжелая бита со свистом опустилась на столешницу, вдребезги разнеся клавиатуру и заставив подпрыгнуть Чеха и Зелински.
— Сидеть!!
Побледневшие шулеры вернулись в кресла. Подарочная дубинка подрагивала на столе с частотой дрожания рук Цвания.
— Я хочу знать, ребята, как получилось, что я проиграл?
Чех, сдававший карты в последней, решающей партии, побелел.
— Давид, я… я не знаю, как Крылов выиграл…
— Не знаешь? Ты, сучонок, не знаешь?! А что ты вообще знаешь?!
Бита повторно врезалась в стол, перепуганный Зелински вжался в кресло, а вот Чех вскочил, за что тут же получил чувствительный тычок дубинкой в грудь.
— Я сказал: сидеть!
— Он не мог выиграть! Не мог!! — завопил Чех. — Я сдал, как мы договорились: Копытову четыре последовательные карты масти, вам и Крылову — по три. Вы сбросили две и прикупили девять и десять пик, так?
— Так.
— Копытову я сдал семерку червей. Мы ведь так и рассчитывали: у всех должны быть не самые сильные, но мощные комбинации, чтобы никто не спрыгнул. Так?
— Так.
— А Крылову я отправил пятерку и шестерку бубен. Пятерку!!
— И когда же она стала валетом?
— Да не могла она стать валетом! Я все старшие бубны перед переменой сбросил!
Пару мгновений Цвания обдумывал слова Чеха.
— Хочешь сказать, что Крылов катал у меня перед носом?
— Никита играл честно, — осмелился подать голос Зелински. — Я следил за ним весь вечер — все чисто. И Копытов ни разу не передернул.
— А с ним вы почему не разобрались? — поинтересовался Давид. — Этот уголовник едва нас не обыграл.
Шулеры переглянулись.
— Я впервые видел, чтобы человеку так везло, — осторожно ответил Зелински. — Мы ведь вначале не катали, играли, как положено, чтобы Крылов не почуял чего. Так я скажу: Копытова этого карты любят. Липнут к нему, как бабы к миллионерам.
— Ему почти всегда нужные карты приходили, — подтвердил Чех.
— Как это объяснить?
— Не знаю.
— Плохо, — подытожил Цвания. — Плохо, что не знаете.
* * *
Москва, Комсомольский проспект,
5 ноября, пятница, 21.12
Квадратный «Мерседес» вылетел из подземного гаража на бешеной скорости: Копыто так торопился уехать подальше от ищущего свой «Мазератти» вампира, что почти не убирал ногу с акселератора. Чудом избежав столкновений с несколькими автомобилями и нарушив добрую половину существующих правил дорожного движения, уйбуй в конце концов сумел развернуть джип в нужном направлении.
— Убьем Харция!
— Смерть концам!!
— Он нас предал!!!
Бойцы орали воинственные лозунги и клацали огнестрельным оружием. Но если карательная операция увлекла десятку, то сам уйбуй оставался суров, если не сказать — мрачен. Он чувствовал, что узнал далеко не все плохие новости сегодня, и машинально прибавлял скорость, стараясь не дать им догнать себя. Но что толку бежать?
Остановиться пришлось неподалеку от пересечения с Садовым кольцом. Копыто прижал «Мерседес» к обочине, не дожидаясь приказа, выбрался из ставшего похожим на катафалк джипа — бойцы испуганно притихли, и уныло побрел к Сантьяге, стоящему рядом с футуристическим авто темно-синего цвета. «Ягуар XJ220» был виден издалека, и дикарь прекрасно понимал, по чью душу появилось здесь это купе. Ноги уйбуя подгибались.
— Комиссар, это конец. Это проклятый Харций, вонючий ублюдок! Он подсунул мне артефакт, когда я спал! Я не знал, что нарушаю режим секретности! Я не…
Копыто бубнил, не поднимая глаз. Он снял бандану, низко-низко опустил лысую голову и слышал только себя, только свое горе. Вот почему Сантьяге пришлось повторить вопрос дважды: