Горец расхохотался.
— Должен? — изумлённо сказал он. — Кому?
— Ей, — сказал маг. — Она так хочет.
Неведомая «она» пугала его до дрожи; щуплый маг даже оглянулся с боязливым видом, на лице его выразилось почтение. Итаяс покачал головой.
— Она — кто?
— Судьба. Магия. Старшая Мать.
Ни первое, ни второе, ни третье ни о чём таянцу не говорило. Его богом был Отец-Солнце, магию он не чтил, а судьбы определял сам. Маг уставился на него с таким видом, будто ждал, что он падёт ниц; это изрядно Итаяса насмешило.
— С какой стати мне исполнять чьи-то желания? — поинтересовался он.
Маг вздохнул. Горец подумал, что разговор затянулся. Стоило прояснить собеседнику ум и вернуться в обычное течение времени.
Хилый маг поглядел в сторону и проговорил словно бы через силу:
— Если ты убьёшь императора, Она позволит тебе зачать здорового сына.
Итаяс вздрогнул.
Самый красивый из юношей, самый юный из героев, он не знал мук, которые причиняет подросткам горячая кровь. В горах женят рано, но созревают ещё раньше, да и не у всех камов есть деньги купить мальчишке невесту, не у всех мальчишек — смелость украсть. Всякий, кто не болен и не увечен, переживает пору, о которой шутят: пошёл поутру до ветру, увидал сосну, принял за жену. Жарким летом на высокогорных пастбищах одни находят утешение друг в друге, вторые усердствуют до кровавых мозолей на ладонях, совсем небрезгливым и овца невеста.
У Итаяса мучения сверстников вызывали только презрительный смех. Ему было двенадцать, когда, проезжая по окраине села, он увидел, как трудится в саду тихая полногрудая вдовушка. Отряд возвращался из набега с добычей, все торопились по домам; никто не оглянулся, когда сын каманара натянул поводья. Почувствовав его взгляд, женщина выпрямилась и опустила руки. Чёрный вдовий платок не умалял её красоты, не скрывал сладости её зрелого тела. Увядание почти не тронуло её. Ей было лет двадцать пять. Мальчик смотрел на неё в упор, хмуро и властно, не улыбаясь, не подмигивая, как иные глупыши много старше его; дыхание женщины стало чаще, губы её разомкнулись… Опомнившись, она потупилась и вновь начала дрожащими руками обирать ягодный куст. Вечером она отправилась с корзиной в лес. Итаяс ждал её. Он не спрашивал её имени. Вдова знала, кто он такой — весь каман знал. Она дрожала всем телом, но не от страха. Щёки её алели как в лихорадке. Она сняла платок, распустив прекрасные волосы по плечам, а потом покорно легла на тёплые мхи и сама подняла платье.
Она была первой из тех, кого убило его дитя. Но тогда он ещё не встревожился, да и ко благу ей была смерть. Жизнь гулящей не стоит гроша, а ублюдка он всё равно приказал бы ей задушить. Не встревожила его и смерть молодой рабыни, украденной в уаррской деревне. Даже смерть первой жены, хрупкой как подснежник, всего лишь опечалила — ведь эта жена была только первой из настоящих женщин. Такое случается. Но когда умерла третья жена, люди начали поговаривать дурное. Сильные старейшины, не боявшиеся каманара, обеспокоились за правнучек и пожелали им других женихов. Четвёртая жена, забеременев, тайком попыталась избавиться от ребёнка, но только покалечила себя и истекла кровью.
По-настоящему страшно Итаясу стало, когда умерла Мирале. И не только потому, что он воочию увидел, как выглядели его дети, убивавшие матерей: слава о Мирале шла повсюду, Мирале была необыкновенной, чудесной, единственной — то есть ровнёй ему. Но даже она не смогла родить ему сына. Она умерла, извергнув из чрева перекорёженный, чудовищный кусок плоти: сросшихся близнецов без кожи, с четырьмя бельмастыми глазами на общем черепе, с конечностями без пальцев, со связанными в узлы костями. Они родились живыми, они шевелились и пытались кричать. Тогда Итаяс убил повитух и уничтожил кошмарное дитя. Никто не должен был знать, как выглядят дети Таянского Демона.
К тому времени ему было уже двадцать лет. Сыновья его ровесников крепко держались в седле.
Сердце пропустило удар.
— Позволит? — вкрадчиво спросил горец. — А до сих пор — это она не позволяла?
Маг опять удалился мыслями в какие-то дали. Итаяс в упор смотрел на его вытянутое баранье лицо; стылая ухмылка изгибала губы таянца, на скулах играли желваки.
— Она есть судьба, — невнятно, точно катая во рту кусок, пробормотал маг. — Она определяет все судьбы. У тебя такая судьба.
— Вот как? — ещё вкрадчивей сказал Итаяс и даже голову пригнул, как кот.
— Твоя судьба — убить императора, — сказал маг. — Закончи с этим, и тогда Она перестанет определять твою жизнь. Ты сможешь продолжить род, как обычный человек.
Итаяс помолчал. Прикрыв глаза, он опустил голову, не то кивая, не то кланяясь. Он по-прежнему улыбался.
— Я понял тебя, — сказал он.
— Хорошо, — сказал маг.
— Я хорошо тебя понял, — повторил таянец.
Маг снова поморгал бараньими глазами и растаял в тумане. Горец не смотрел на него. Он стоял неподвижно, улыбаясь, как каменный идол.
Никогда в жизни он не испытывал подобной ярости.
«Император не лгал, — думал Итаяс. — Сила, которая сильнее. Сила, которую я чувствую. Сила?! Небесная баба и её бараний маг? Это — сила, которая управляет моей судьбой?!» Кровь шумела в ушах. Ноздри таянца раздувались, улыбка становилась все шире.
«Я могу отпустить тебя, чтобы ты сам вернул себе свободу, — предложил император Уарры. — Я могу открыть тебе всё, что знаю, и стать твоим союзником». Говоря это, он не кривил душой — так же, как был честен, предлагая Таяну мир.
«Убей императора, и сможешь продолжить род».
Никто не должен был знать о том, как выглядят дети Таянского Демона — но все узнали. И вновь поползли умолкшие было шепотки, побежали слухи о том, что Арияс подкладывал жену под горного духа, что Итаяс божий ублюдок и не место ему среди людей. Жестокость его, доселе обычная для воина гор, вдруг оказалась превыше людского терпения; Наргияс, который прежде видел в нём надежду Таяна и был на его стороне, отступился; ненависть окончательно поглотила все чувства, которые Арияс испытывал к сыну. Потом слухи дошли до Дзерасса, прадед Мирале воззвал к людям, и дзеры отказались биться рядом с таянцами. Потом мертвец Эрдрейари взял Чаарикам.
«Где твоя судьба, Демон Таяна?»
Когда Наргияс погиб, а плодородные долины Нижнего Таяна достались Уарре, стало ещё темней. Люди ожесточились. Женщин отсылали в Аллендор, и с ними уехала Юцинеле. Бедный упрямый цветок, она любила брата несмотря ни на что, и никого не слушала. Он сам научил её не обращать внимания на толки — иначе она бы не выжила.
«Убей императора, и станешь обычным человеком».
Итаяс ушёл не за жизнью императора Уарры. Он ушёл из страны, где не имел никого, кроме врагов.
…Он стоял, невидящими глазами глядя прямо перед собой, и такое потрясение выражалось на его лице, что Маро Ундори, замыкая наручники на его запястьях, с усмешкой сказал рядовым своего взвода: «А славы-то, славы!»