Дамы вздыхали и опускали глаза, безнадёжно обмахиваясь веерами; запястья их подрагивали от усталости.
Вагон был дамский, первого класса; благородная путешественница Юцинеле, родом из Лациат, ехала в Рескидду, город наук и искусств, дабы узреть красоту мира и многоцветье его. Также путешественница намеревалась больше узнать о святой вере, к которой обнаруживала в себе склонность…
Неле очень удивилась бы, доведись ей прочесть письма, отправленные из Ройста прежде её отъезда. О святых верах она если и слыхивала, то разве от Лонси, склонностей и подавно к ним не питала, науки с искусствами не занимали её. Но она радовалась поездке и глубоко, в самом далёком уголке сердца, таила надежду на чудеса. Она ехала в Рескидду, странный, сказочный город, откуда родом крылатая принцесса Лириния; в Рескидду, чьи золотые колесницы некогда покорили полмира; в город, где правят царица Лумирет и Младшая Мать Акридделат и на девушку, умеющую объезжать коней и метать ножи, никто не посмотрит косо.
Лонси сидел у себя в мужском вагоне. С полудня и до середины вечера дамам и господам дозволялось посещать друг друга, но он ни разу не пришёл. Неле вполне разделяла его чувства. Ей и сказать-то ему было нечего.
Толстая синяя занавеска, что висела поверх кружевной белой, за день нагрелась так, что почти обжигала пальцы. Теперь она остыла. Неле не стала её задвигать: из отворённого окна веял ветерок. Ночью он сулил стать ледяным, но простуд горянка не боялась. Она разделась донага и накинула простыню. Смотрительница предупредила, что ночью кто-то займёт второе место в отгороженной комнатке, но это ведь тоже будет женщина, что беспокоиться… Синяя ночь, точно вторая занавесь, сгустилась за окнами. На горизонте озером звёзд мерцали огни города Истефи, самого северного в Ожерелье Песков.
Истефи славился своими тканями, особенно шёлком, и даже в горы попадали истефийские покрывала, выменянные за овец, мирный проезд, или просто так взятые у купцов. Неле вспомнилась Мирале. Та родилась далеко от Рескидды, но тоже была твёрдой как сталь, хоть и по-иному, чем рескидди Лириния. Будь Мирале здесь, рядом, что бы она сказала?
Прикрыв глаза, Неле вздохнула.
…В богато убранном покое, среди истефийских шёлков и золотой парчи, на вышитых подушках сидела Мирале. Белые рукава светились, пав поверх огневеющего узора. На красавице было одеяние из тонкого льна, какое надевается после бани. Волосы её, чёрные как вороново крыло, расчёсывали две единокровные сестры Юцинеле, Иоле и Иреле, и не было милосердия в их руках. Мирале как будто не чувствовала боли. Она смотрела прямо перед собой, даже не вздрагивая, когда то одна, то другая золовка выдирала дорогим гребнем целый клок её богатства. Руки Мирале возлежали на округлившемся животе. Кожа её сияла лунным светом, и растущий во чреве плод только увеличил её красоту.
Неле опустила занавесь и вошла. Раскрытой ладонью дала пощёчину одной из сестёр, села перед невесткой на подогнутые ноги. Прекрасные серые глаза Мирале нашли её, взор скользнул по голым рукам, рядам метательных ножей на груди, перевязи с длинным кинжалом, пальцам, закованным в боевые перстни… Ресницы опустились на щёки тёмными полукружьями.
— Добра моей госпоже, — сказала Неле, подивившись, какой чужой, оказывается, у неё голос, какой суровый. — Здорова ли ты? Не хочешь ли чего?
Мирале едва поглядела на неё и снова потупилась. Неле решила, что она не ответит, но красавица медлительно разомкнула губы:
— Здорова… ничего не хочу, — и добавила чуть внятней, — госпожа Юцинеле.
Неле умолкла. Было бы хорошо хоть о чём-нибудь завести разговор с невесткой, но складной мысли не приходило. Вообще никакой не приходило. Она могла бы исполнить просьбу Мирале, но та никогда ничего не просила. О чём говорят женщины между собой? Они ведь постоянно болтают. Неле знала, о чём говорят мужчины, не стушевалась бы в разговоре о конях, собаках или оружейной стали, но женщине можно что-нибудь приказать или что-нибудь подарить, и всё.
Итаяс просил сестру позаботиться о его любимой жене. Мирале не имела в Таяне родни, в которой нашла бы утешение и защиту. Взглянуть без почтения на жену Демона не решился бы и самый глупый храбрец, но на женской половине ей тоже требовались охранители, а здесь не властен был даже её муж. «Ты свободна войти и выйти, — сказал Итаяс, — и ты не боишься старух. Держи их в страхе». Неле кивнула, пожирая его глазами, и брат с улыбкой погладил её по голове…
Неле растерянно покусала губу и велела:
— Иреле! Принеси персиков и молока. Может, госпожа хочет мяса? Оно полезно для сыновей.
Мирале едва приметно покачала головой.
— Тебе нужно есть, — укоризненно сказала Неле, радуясь, что нашла слова. — Иначе сын родится слабым.
— Нет, — ответила Мирале очень тихо. — Он… сильный.
Неле широко улыбнулась.
— Конечно! Ведь отец его — самый могучий на свете. У тебя родится чудесный сын.
Ресницы Мирале вспорхнули, сухие пронзительные глаза вперились Неле в лицо, и та почти отпрянула, жалко приоткрыв рот. Будь перед нею мужчина, Неле схватила бы нож и надрезала себе руку. Она обязана была произнести ложь, но ложь не делалась оттого менее омерзительной.
Мирале знала, какая судьба постигла всех жён Итаяса, сумевших понести от него.
Иоле потупилась, кривя рот. Растерянность и стыд Неле превратились в злобу. Она грубо велела сестре убираться. Иоле кинулась в коридор, едва не сбила с ног Иреле, девицы в четыре руки поставили на пол блюдо с фруктами и кувшин, и скрылись. Донеслось недоброе хихиканье. Неле чуть не кинулась вслед, охваченная желанием догнать их и оттаскать за волосы, но вовремя опомнилась.
Мирале смотрела на неё.
Неле опустила голову, резко выдохнув.
— Теперь некому завязать мне волосы, — с тенью усмешки сказала красавица, — и они не станут реже.
— Разреши, госпожа, я послужу тебе, — Неле вскочила.
— Сначала сними перстни, — сказала Мирале ласково, — они у тебя не для красы…
Уши Неле заалели, она забормотала извинения и стала стаскивать тяжкое железо со своих пальцев. Перстни были вообще-то красивые, по-настоящему женские, из Рескидды. Подарок брата — тот нашёл их среди товаров какого-то купца.
Волосы Мирале, прохладные и гладкие, струились по рукам как вода. Умастив, их нужно было связать в четыре узла, а потом убрать под четырёхрогую, расшитую самоцветами шапочку. Сама Неле по-мужски заплетала косу. Её лохмы походили на овечью шерсть. Проводя пальцами вдоль бесконечных чёрных прядей, она подумала, что у неё бы эти узлы, достоинство замужней женщины, держались бы точно кованые — и поторопилась отогнать эти мысли. Косы Мирале не давались вязать: текли, выскальзывали из непривычных к женским затеям пальцев.
— Ты не умеешь? — наконец, спросила красавица, и Неле окончательно застыдилась.
Мирале вздохнула.
— Не гневайся, госпожа золовка, — сказала она, — но как я тебе завидую…