Мне редко хочется ударить человека только за то, что он такой, какой есть. Но мне захотелось его ударить.
Вместо этого я сказал ему правду, сказал ему, что он прав, еще слишком рано. Сказал, что ему надо попробовать «Бегущего по лезвию бритвы». Ему понравилось. Я так и знал, что понравится.
В комнате на верхнем этаже, смотревшей на бассейн, народу было немного. Вообще почти не было. У двери стоял галерист, который курировал выставку. Два подростка в плащах и замшевых лосинах сидели на полу посреди комнаты. И еще некрупный, потный мужчина, он навязчиво щелкал языком, жилы пульсировали на его бледном голом скальпе, кожа свисала на предплечьях. Он был неспящий, ходил взад-вперед по маленькой комнате. Разговаривал сам с собой, по-моему, он бормотал: «Но это же ничего не доказывает. Это же ничего не объясняет. Это же ничего не говорит». Стены были обшиты новенькими панелями однослойной фанеры. Фотографии в хромированных рамах из «Кеймарта» или «Таргета». На всех фотографиях на угольно-черном фоне светящиеся абстрактные фигуры, петли и завитки, края тронуты кобальтом.
Кейджер кивнул галеристу и вытащил меня в середину комнаты к двум подросткам. Оба они открыто на него вылупились.
Я что-то сказал. Постарался направить разговор туда, куда мне было нужно. Но Кейджер не слушал. Он велел мне помолчать и «посмотреть на будущее».
Я посмотрел на фотографии. Все они показались мне одинаковыми.
Перед тем как уехать с Венис-Бич, я отломил коготь от дракона шабу и рассосал его во рту. От него онемел язык, — а на вкус это было похоже на смесь отбеливателя с гарденией. Головная боль начиналась у затылка и поднималась по черепу.
Кейджер спросил меня, вижу ли я.
Я опять посмотрел и тогда увидел. На одной фотографии был неспящий прион. Огромное увеличенное изображение приона в негативе. Я посмотрел еще раз и узнал остальные, потому что наводил справки после того, как Роуз поставили диагноз. Губчатая энцефалопатия крупного рогатого скота. Куру. Болезнь Крейтцфельдта-Якоба. Хроническое истощение.
Галерист показал на фотографии и объяснил:
— Это классика, прошлое. Коровье бешенство. БКЯ. Истощение. Куру. Овечья почесуха. А эти серии НСП — настоящее. Художник потерял всех ближайших родственников. Мать, отца, двух братьев, жену и троих сыновей. Все стали одними из первых жертв НСП. Каждый снимок — один неспящий прион, изолированный из мозговой ткани его покойных родственников. Фотографии — это конечный продукт, но весь смысл в процессе. Художник — специалист по сконструированным материалам.
Галерист показал на финальную серию фотографий. Он сказал нам:
— Это будущее. Сконструированные материалы. Художник адаптирует белки, сворачивает их по-новому, создает новые прионы. Используя нуклеацию, больше известную как конформоционное влияние, тот же самый процесс, при котором под влиянием прионов деформируются здоровые белки, он дает расти своим самособирающимся системам. И потом убивает их. Но не раньше, чем сохранит их визуальный призрак.
Неспящий прекратил шагать и повысил голос:
— Шугуан Чжан сказал нам: «У нас был каменный век, бронзовый век и пластмассовый век. Будущее — век сконструированных материалов».
Галерист кивнул в сторону неспящего и улыбнулся нам:
— Мистер Афронзо, вы знакомы с Иэном Берри?
Кейджер покачал головой, повернулся к неспящему и протянул руку:
— Нет, но я здесь как раз за этим.
По телу человека пробежала волна мышечных подергиваний, врач Роуз называл их фасцикуляциями. Он протянул руку, но рука колебалась из стороны в сторону. Кейджер взял ее в обе свои руки и удержал на месте.
— Спасибо, — сказал он. — Спасибо, что вы показали мне нечто новое.
То ли человек сам выдернул руку, то ли она дернулась непроизвольно, этого я не могу сказать. Так же как я не могу сказать, то ли лицо человека выразило настоящее отвращение, то ли это был результат неуправляемого сокращения мышц.
Кейджер повернулся ко мне, показал на неспящего, улыбнулся и сказал:
— Хаас, познакомься с художником.
Иэн Берри предложил мне свою дергающуюся руку, и я пожал ее. У него трепетали веки. Он сказал мне:
— Не бойтесь, это просто страдание.
Я потянул руку, но он ее не отпускал. Он спросил у меня:
— Как давно это продолжается?
Я покачал головой. Он спросил:
— Сколько вы уже не спите?
Я опять покачал головой. Он отпустил мою руку, снова зашагал и сказал:
— Бояться нечего. Это просто страдание. Это наступает будущее.
У меня в гостиной было три стола. Если вам покажется, что это слишком много, имейте в виду, что у меня дом открытой планировки, где кухня, столовая и жилая зона переходят друг в друга. Еще имейте в виду, что один из трех столов — очень маленький хромированный куб «Дадокс», на котором я держал свои деловые телефоны. Большой овальный кофейный стол стоял в центре комнаты на роскошном лохматом ковре из белой альпаки. Третий стол — довольно дешевый «Суи», который я выбрал по той причине, что его светлый цвет гармонировал с темной древесиной пола, на котором он стоял, и что при своей высоте в двадцать пять сантиметров его поверхность оказывалась примерно на 30 с небольшим сантиметров ниже кушетки Миса ван дер Роэ, которую он дополнял. Разница в высоте была идеальной для субботних вечеров, когда я растягивался на кушетке и слушал прямое вещание из Метрополитен-опера. Мне не нужно было смотреть и тянуться, чтобы взять чашку эспрессо, какую-нибудь выпечку, которую я мог себе позволить, или тарелку с виноградом. В редких случаях, когда у меня бывала компания к обеду, мы обычно ели на террасе или снимали ботинки и сидели на ковре у стола «Тор».
Те, кто находился со мной в комнате на этот раз, не сняли ботинок. Кроме того, они не поставили меня на пол и не привязали мои щиколотки к скульптурным концевым деталям столешницы. Если уж на то пошло, они не распяли меня на «Дадоксе», не выгнули мою спину, разложив поперек куба, с проволокой на шее, с веревкой между щиколотками и запястьями, так чтобы натяжение моих собственных мышц удерживало мои конечности в распростертом виде. Вместо этого они посадили меня на кушетку и привязали щиколотки к ножкам «Суи». В принципе в этой схеме не было ничего плохого, пока не погас свет.
Я свернулся и сгорбил плечи, так чтобы при подъеме уменьшить давление на проволоку, которая шла от шеи к запястьям. Веса верхней части туловища, когда она выдвинется вперед, будет недостаточно, чтобы поднять меня с кушетки, но мои щиколотки были привязаны так, что ступни довольно ровно стояли на полу. Упершись ногами, я поднялся, бросился вперед и упал прямо на человека, который стоял на коленях с паяльником в руках по ту сторону стола.
На миг он оказался зажат между моим туловищем и столом. Я услышал глухой лязг, возможно, это упал паяльник, потом треск дерева, так как под нашим общим весом хрупкий столик разломился, и я упал, втянув голову, повернув плечо и чувствуя, как проволока врезается мне в горло, а веревка на щиколотках сначала зацепилась, а потом соскользнула со сломанных ножек стола.