— Мне надо спать, полицейский Хаас.
Человек потянул одну из болтающихся нитей и вытянул ее.
— Как, в общем-то, и всем нам, не так ли.
Мужчина намотал нитку на левый указательный палец.
— Полицейский Хаас. Ваше имя показалось мне знакомым, когда я услышал его в первый раз. Поэтому я посмотрел в последнем издании «Кто есть кто».
Богач показал побагровевшим кончиком пальца на открытую книгу, лежащую на обитом медными заклепками черном подлокотнике колониального кресла под лампой для чтения в виде стеклянного тюльпана.
— Можно не сомневаться, что это будет последнее издание. Как бы там ни было, я оказался прав насчет имени. Мне уже приходилось его слышать. Я даже как-то раз встречался с вашим отцом.
Человек направился к креслу, размотал нитку, бросил ее по дороге в карман халата и взял книгу.
— Это было в бытность его послом в ОАЭ. Я вел бизнес в Израиле. Мы встретились как американцы за границей, на дипломатическом приеме в Саудовской Аравии. Он был радушный человек. Я прочел его книгу.
Богач положил руку на спинку черного кресла.
— Сидя вот в этом кресле. Прочел от корки до корки. Помню, как меня встревожили его предсказания о том регионе. Теперь, задним числом, они кажутся даже оптимистичными.
Парк молчал.
— «Оппортунистическая воинственность и неизбежная потеря Ближнего Востока». Опубликовано в 1988 году. Ваш отец намного опередил события. Наверное, интересно было расти рядом с ним.
Парк знал, что от него ждут ответа, но ответа у него не было. Сложности взросления рядом с его отцом были не той темой, которую ему хотелось обсуждать с незнакомыми людьми даже в самой благоприятной ситуации.
Парсифаль К. Афронзо-старший с хлопком закрыл справочник «Кто есть кто».
— Я прав, что его не включили в список кандидатов в комиссию по расследованию теракта 11 сентября?
Помимо прочих сложностей, Парка вырастили в атмосфере безукоризненного политеса, и он почти с облегчением услышал вопрос, на который смог ответить:
— Нет. Его приглашали.
Афронзо-старший стоял у книжных полок, закрывавших стену рядом с небольшим баром.
— Он отказался?
— Да.
Афронзо сунул экземпляр «Кто есть кто» на полку.
— Я думал, человек, столь преданный службе обществу, наверняка ухватился бы за такое назначение.
Парк помнил разговор с отцом о комиссии.
— Отец сказал, его пригласили только потому, что знали, что он откажется. И он не хотел их разочаровывать.
Смех Афронзо тут же перешел в кашель.
— Простите. Хотя мне очень понравилась и его книга, и наша короткая беседа, я не ожидал, что у него большое чувство юмора.
Парк покачал головой:
— Его и не было.
Афронзо положил руку на барную стойку.
— Хотя я обычно не пью в такое время суток, по-моему, если я чего-нибудь сейчас не выпью, то больше уже не усну.
Он обошел вокруг стойки.
— Я налью себе коньяка. Вы не присоединитесь?
И опять Парк покачал головой:
— Нет, благодарю вас, сэр.
Афронзо достал из-под стойки бутылку «Пьер Ферран Абель» и налил в бокал на два пальца.
— Вы очень вежливый юноша, полицейский Хаас. Детство в дипломатических кругах, кажется, сослужило вам службу.
— В вашей компании совершаются серьезные преступления, сэр.
Афронзо вставил пробку в горлышко бутылки и легко шлепнул по ней ладонью.
— В то время, когда я познакомился с вашим отцом, он сказал мне, что, по его мнению, мой бизнес в Израиле, скорее всего, поставит под угрозу американских граждан. Американских рабочих, которых я планировал набрать и доставить туда. Он сказал мне, что не согласен с моим предложением, и выступал против него вместе с коллегой в нашем посольстве в Израиле. Он, как я говорил, был очень радушен, но и очень прямолинеен.
Афронзо сделал небольшой глоток.
— Кажется, его сын унаследовал эту прямолинейность вместе с его хорошими манерами.
Он вышел из-за стойки и сел в кресло.
— Не хотите присесть, Хаас?
— Нет, благодарю вас, сэр.
Афронзо посмотрел на молодого человека, все еще стоявшего у дверей кабинета в гостевом домике, не сходя с того места, куда его доставили несколько минут назад.
— Мне сказали, что вы, возможно, неспящий. Что вы либо не знаете о своей болезни, либо отрицаете ее. Но, глядя на вас, я не верю, что вы больны. Я видел много неспящих. Близко. Отсюда вы кажетесь мне просто очень усталым.
Он показал на диван под пару к креслу.
— Вы еле держитесь на ногах, Хаас. Садитесь.
Против воли Парк потер глаза. Он кивнул. И сел.
— Спасибо, сэр.
— Пожалуйста. И кстати, меня редко называют сэром. В последнее время я в основном прохожу под именем Старший. Если не возражаете.
Парк знал, что есть разница между состоятельными и богатыми. Он вырос в состоятельной семье. Хотя он воспитывался в изобилии и качестве, наибольшей выгодой состояния, которое его отец унаследовал, тщательно опекал и прибавлял, считалось чувство уверенности. Им никогда не угрожала опасность однажды остаться с пустыми шкафами. Новая одежда каждый учебный год. Никакого страха перед голодом. Еще поездки на выходные в Бостон, Вашингтон и Нью-Йорк на ужины, концерты или в театр. Вкусы его матери. И яхта его отца, «Дюфур Арпеж-30» 1969 года. Некоммерческие детские фонды. Уверенность в спокойной старости, если не вмешается судьба. Но их жизнь не была так далека от обычной, чтобы они утратили понимание того, как им повезло, и того, какую большую ответственность подразумевает это состояние, о чем часто говорил отец Парка.
Богатые — другое дело. Та масса денег, которая была нужна, чтобы подняться на этот уровень, во многом изолировала человека. Разговаривая с богатыми одноклассниками, Парк прямо-таки чувствовал их недоумение относительно того, почему не все делают то, что делают они, не ценят то, что ценят они, не едят и не потребляют то, что едят и потребляют они. Когда возникали темы нужды и бедности, они как бы подразумевали молчаливый вопрос: почему не все живут так же? Как будто это дело выбора. По мере того как эти одноклассники взрослели и набирались опыта, они начинали вставать в позу иронического самоосознания. Они сознавали, что богаты, что большинство остальных людей не богаты, как они, сознавали, что это несправедливо, но им хотя бы было не наплевать, что это несправедливо, хотя нет. Этот последний штрих должен был показать, что, разумеется, им не наплевать, но это их глубоко личное дело. А Парк считал, что это показывает обратное. Способность так пошутить только свидетельствовала об изоляции, в которой они оказались из-за своих денег.