Потом на нее обрушивалась суровая реальность. Мужчины к ногам не падали, в штабеля не укладывались, бриллиантов и мехов не дарили. В такие дни Вера молча курила у окошка, забивала на работу, довольствуясь вялой обработкой рассылаемых пресс-релизов, а когда требовалось что-то значимое, беззастенчиво подворовывала материалы коллег и, переставив местами пару абзацев, смело подписывала статью своим именем.
Муж тоже имелся. Вполне себе с именем, местный художник, но и к его творчеству, и к нему самому женщина давно охладела. Когда-то они познакомились на выставке, вели долгие разговоры об искусстве, Ренессансе, Леонардо, Малевиче, перебрали всех великих, значимых и как-то постепенно на этой почве сошлись. Вера писала о будущем муже вдохновенные статьи, договаривалась с местными телеканалами о передачах с ним, подсовывала творчество иностранным делегациям, в надежде, что заметят и даже переведут в великие или хотя бы модные, вроде Никаса Сафронова.
Потом это надоело. Муж надежд упорно не оправдывал. Картины распродавались плохо, телеканалы в гости уже не приглашали, а в музее искусств дважды сорвалась выставка по причинам тривиальным: он пил и часто не успевал подготовиться. Супруга злилась, скандалила, но против пьянства благоверного была бессильна.
В данное время супруг отсутствовал. После громкого скандала он, надутый и важный, переехал в свою студию — крохотную однушку на окраине, что Веру вполне устраивало.
Больше всего ее раздражало, что она и сама погружается в эту серость существования. Для встряски требовалась новая любовь или хотя бы увлечение, потому что без этого не получалось нормально работать. Не над статьями, нет. Она давно оставила желание стать первой и лучшей журналисткой города. Теперь Вера хотела написать книгу, разумеется, о любви, разумеется, о несчастной. Понукая свою Музу, женщина мрачно понимала, что ничего путного из задуманного романа не выходит.
Муза корчилась в агонии и давать подсказки решительно отказывалась, требуя подпитки.
На концерте местных готов она оказалась случайно. Возвращалась домой, наткнулась на истрепанную афишку, написанную вычурным шрифтом на простом листке формата А5, хмыкнула и завернула в клуб. Музыки этой группы она никогда не слышала, но заранее настроилась на провал, приготовившись разнести их в пух и прах.
Изнутри клуб походил на ад: вокруг бродили существа неопределенного пола, затянутые в черное, размалеванные в багрово-черно-белые тона, попивали и орали друг другу в ухо, поскольку из динамиков выли гитары, а солист рычал в микрофон слова песен. Слегка напуганная, Вера забилась в угол, заказала пиво, твердо решив, что уйдет через пятнадцать минут.
Музыка, к ее удивлению, оказалась неплохой, и даже текст вполне приличным. На уровне, так сказать.
После концерта она нашла музыкантов, представилась и решительно потребовала интервью. Молодой солист, лица которого журналистка не видела из зала, любезно предложил присесть.
Разглядев его, Вера охнула и села.
Вот это да! Колин Фаррелл, Антонио Бандерас в молодости и еще два десятка киношных испанцев замелькали у нее перед глазами. В животе вдруг потеплело, и, чтобы не спугнуть это состояние, женщина придвинула стул ближе, едва ли не касаясь красавчика бедром.
— Почему вы выбрали это музыкальное направление? — проблеяла она.
Тот пожал плечами:
— Это состояние души, наверное. Мы разную музыку исполняем, но готика — это то, что идет изнутри.
— Вам не кажется это странным? Ведь, если разобраться, это направление нашему народу должно быть чуждо, как все иноземное. Вам самим не кажется фальшью то, что вы сейчас представили на сцене?
Он помотал головой, глядя куда-то мимо, словно потеряв интерес к разговору.
— Готическое направление в рок-музыке существовало давно, — нехотя сказал солист. — Просто в прежние времена она была, скажем так, под негласным запретом, что тем не менее не мешало ей развиваться, существовать, генерировать новые течения. Что касается чуждости этого явления… Наверное, вы не помните, но раньше, еще во времена немого кино, готические ужастики пользовались невероятной популярностью и у русских людей. Потустороннее всегда казалось притягательным. Если покопаться в истории литературы, то в ней хватает русской и даже советской готики. Вопрос только: под каким углом на нее смотреть?
— Например? — поинтересовалась Вера. Разговор начинал ей нравиться. Она внезапно почувствовала, что этот еще, в сущности, мальчик не так глуп, как показалось поначалу. Приятно сознавать, что в таком штучном экземпляре помимо внешней картинки имеется еще и мозг.
— Например, Гоголь. Что такое его произведения, как не готика? Скажем, «Страшная месть». Здесь присутствуют все ее элементы: колдовство, кровь, мрачные тайны, убийства, кровосмешение. Дело в том, что при соцреализме, если бы кто снял этот фильм, по пшеничным полям скакали бы наряженные в разноцветные сарафаны панночки в кокошниках. А у Тима Бертона бы получилось нечто совершенно иное…
— То есть дело только в запретах? — предположила Вера. Гитарист, с интересом прислушивающийся к их разговору, налил в рюмку водки и подвинул ее собеседнице. Она храбро выпила, задышала и быстро набила рот перчеными чипсами.
— Разумеется, — кивнул солист. — Готику запрещали, но она все равно росла, как сорняки, поскольку почва для ее существования никуда не исчезала. Сейчас, когда запретов нет, готика стала понятнее, доступнее. Это самостоятельная субкультура со множеством ответвлений.
Вера закивала и снова выпила.
— Но, наверное, у вас все равно хватает сложностей в реализации вашего творчества?
— Конечно, — согласился он. — И это как раз из-за нашей дикости. Готическая музыка не предполагает ее употребление… под водочку, как другой русский рок. Это слишком глубоко, слишком мелодично, слишком сложно для восприятия. Вы можете себе представить эту музыку в сочетании с водкой и огурцом?
— Нет, — сказала Вера и снова выпила.
— А какая песня из репертуара отечественных рок-групп у вас ассоциируется с водкой?
Вера немного подумала и с благодарностью посмотрела на гитариста, подлившего в ее рюмку.
— «Осень», пожалуй. Шевчука. Стойкая ассоциация с застольем.
— А почему?
Она снова выпила, залпом, не по-женски, запрокинув рюмку в рот, не сгибая запястья. В голове уже приятно шумело. Вера то и дело теряла нить разговора, отвлекаясь на шум вокруг. И только эти черные глаза не отпускали, тащили к себе арканом.
— Наверное, потому, что ее легко спеть в караоке, — ответила она, чувствуя, что язык слегка заплетается. — Простите, я не расслышала, как вас зовут.
— Дмитрий.
— Какое красивое имя, — обрадовалась она. — А я — Вера. Дима, а расскажите немного о себе…
Он начал рассказывать, нудно, неинтересно. Женщина кивала, почти не слушая, и, завладев бутылкой, подливала водку и себе, и Диме, висла у него на плече и жарко убеждала, что для статьи ей нужны снимки, а здесь слишком темно. Да и вся аппаратура дома.