— Сэм!
Это был не то стон, не то вопль, не то вой в ночи. Он исчез.
Меня ослепил свет фар: Изабел затормозила передо мной на своем джипе. Она наклонилась в сторону и открыла пассажирскую дверцу; лицо ее в свете приборов казалось призрачным.
— Садись, Грейс. Да поживей ты! Оливия превращается, а мы и так проторчали тут слишком долго.
Я не могла бросить его одного.
— Грейс!
Джек забрался на заднее сиденье; его била дрожь. Я перехватила его умоляющий взгляд; глаза были те самые, я видела их в самом начале, когда он только превратился в волка. Когда я еще совсем ничего не знала.
Я уселась в машину, захлопнула дверцу и выглянула в окно в тот самый миг, когда на краю парковки показалась белая волчица. Шелби. Живая и здоровая, как и предполагал Сэм. Я впилась взглядом в зеркало заднего вида; волчица стояла на парковке и смотрела нам вслед. Мне показалось, что в глазах у нее, когда она развернулась и исчезла в темноте, промелькнуло торжество.
— Что это за волк? — осведомилась Изабел. Но у меня не было сил отвечать. В мозгу у меня неотступно билось: Сэм, Сэм, Сэм...
— По-моему, дела у Джека плохи, — сказала Оливия. — Она сидела на пассажирском сиденье моей новой машины, маленькой «мазды», пахнувшей средством для чистки салона и одиночеством. Несмотря на то что на ней было два моих свитера и вязаная шапочка, Оливия дрожала, обхватив себя руками. — Если бы все было хорошо, Изабел бы нам не позвонила.
— Возможно, — согласилась я. — Изабел не любит звонить.
Но я не могла отделаться от мысли, что она права. С момента прививки прошло три дня, а в последний раз мы разговаривали с Изабел восемь часов назад.
В первый день у Джека началась сильная головная боль и онемела шея.
На второй день головная боль усилилась. Поднялась температура.
На третий день мы получили голосовое сообщение от Изабел.
Я проехала по дорожке, ведущей к дому Бека, и поставила машину рядом с гигантским джипом Изабел.
— Готова?
По виду Оливии я бы этого не сказала, однако она выбралась из машины и бросилась к входной двери. Я припустила за ней следом и закрыла за нами дверь.
— Изабел?
— Я тут.
Мы двинулись на ее голос и очутились в одной из комнат первого этажа. Это была маленькая спальня, оклеенная веселенькими желтыми обоями, которые странно контрастировали с тяжелым духом болезни, пропитывающим все вокруг.
Изабел, поджав ноги, сидела в кресле в изножье кровати. Под глазами у нее, точно впечатанные в кожу, темнели лиловые круги.
Я протянула ей стаканчик с кофе, который мы привезли.
— Почему ты не позвонила?
Изабел вскинула на меня глаза.
— У него отмирают пальцы.
Мне очень не хотелось на него смотреть, но в конце концов я все же пересилила себя. Он лежал в кровати, скорчившись, точно полумертвая бабочка. Кончики пальцев у него были пугающего синего цвета, лицо покрывала испарина, глаза были закрыты. В горле у меня встал ком.
— Я посмотрела в Интернете, — сказала Изабел и помахала телефоном, как будто это все объясняло. — Голова у него болит, потому что мозговые оболочки воспалены. Пальцы на руках и ногах посинели, потому что мозг больше не дает организму сигнал снабжать их кровью. Я измерила ему температуру. Сто пять градусов.
— Меня сейчас вырвет, — пробормотала Оливия.
Она выскочила из комнаты, и я осталась с Изабел и Джеком наедине.
Я не знала, что сказать. Будь здесь Сэм, он нашел бы верные слова.
— Мне очень жаль.
Изабел пожала плечами. Взгляд у нее был потухший.
— Все шло, как мы и предполагали. В первый день он чуть не превратился в волка, когда под утро у него упала температура. Это был самый последний раз, хотя вчера ночью отключилось отопление. Я думала, что все идет как надо. С тех пор как у него началась лихорадка, он ни разу не превращался. — Она кивнула на постель. — Ты наплела про меня что-нибудь в школе?
— Да.
— Супер.
Я поманила ее за собой. Она выкарабкалась из кресла, как будто это далось ей с трудом, и следом за мной вышла в коридор.
Я почти до конца прикрыла дверь, чтобы Джек, если он слушал, не мог ничего расслышать, и вполголоса произнесла:
— Надо отвезти его в больницу, Изабел.
Изабел рассмеялась — зловеще, неприятно.
— И что мы им скажем? Его считают умершим. Думаешь, я об этом не думала? Даже если мы назовем вымышленное имя, его лицо два месяца показывали во всех новостях.
— Ну, попытка не пытка. Сочиним какую-нибудь историю. То есть, я хочу сказать, нужно хотя бы попытаться.
Она долго смотрела на меня покрасневшими глазами, а когда наконец заговорила, голос ее звучал глухо.
— Думаешь, я хочу, чтобы он умер? По-твоему, я не хочу спасти ему жизнь? Слишком поздно, Грейс! От такого менингита умирают, даже когда лечение начато сразу. А тут целых три дня прошло! У меня нет даже болеутоляющего, чтобы ему дать, не говоря уже о чем-то более серьезном. Я надеялась, что волк в нем спасет его, как это произошло с тобой. Но у него нет шансов. Ни единого.
Я забрала у нее стаканчик из-под кофе.
— Но не можем же мы просто сидеть и смотреть, как он умирает! Мы отвезем его в больницу куда-нибудь, где его не узнают прямо с порога. Поедем в Дулут, если понадобится. Там его не узнают, по крайней мере сразу не узнают, а потом мы что-нибудь придумаем. Пойди умойся и собери то, что тебе может понадобиться. Давай, Изабел. Шевелись.
Изабел ничего не ответила, однако двинулась к лестнице. Когда она ушла, я отправилась в ванную и открыла аптечный шкафчик, рассудив, что там может оказаться что-нибудь полезное. Когда в доме живет много народу, лекарства скапливаются в аптечке сами собой. Там обнаружился парацетамол и еще какое-то болеутоляющее трехлетней давности, из тех, что продают только по рецепту. Я взяла и то и другое и вернулась обратно к Джеку.
Присев на корточки в изголовье кровати, я спросила:
— Джек, ты спишь?
Изо рта у него пахло рвотой, и я задалась вопросом, в каком аду они с Изабел прожили последние три дня. У меня засосало под ложечкой. Я пыталась уверить себя, что он отчасти заслужил все это за то, что отобрал у меня Сэма, но доводы были неубедительны.
Он очень долго не отвечал.
— Нет.
— Я могу что-нибудь для тебя сделать? Чтобы тебе стало полегче?
Голос его прозвучал совсем слабо.
— Голова ужасно болит.