— Он что, русский по крови? — спросил знахарь, ткнув в Дана.
— По матери, — ответил Дан.
Знахарь рассмеялся — негромко, старчески, скрипуче. Умолк, вытер слюну с губ.
— Если б я был чуток моложе, мне б интересно стало, как вы там живете и как ты, дед, в Европах оказался. Но я слишком стар, чтобы слушать про умирающих. Надоело уже. Хватит и того, что то и дело приходится хоронить подобных мне. В вашем хождении один смысл: смерть вы себе хорошую ищете. Чтобы со значением. Чтобы не стыдно напоследок за мир, который прогадили. Вы не думайте — я такой же. Я вас понимаю. Мне тоже мир спасать хочется. Только вот новые, которые родились после и выжили, — им нас не надо. Это не их вы хотите спасать — а мира нашего остатки. Сгнить не даете спокойно. Ну ладно. К чему мораль вам читать, старики только и могут, что за старое цепляться. Я-то думал, чего молодые за вами пошли. А им небось с вами, полудохлыми, пройти велели, чтобы на смерть глянуть? Чтоб мужчинами стать, или, как по-ихнему, волками? Да можешь и не говорить мне, я по лицу вижу. Но я вас уважаю, деды. Я вот, боюсь, и такой смерти, какую вы себе делаете, не увижу. Подохну, судя бабью свару. Потому я вам с похоронами помогу. Припасов дам. И подмогу отправлю с вами. Должок за мной — мои волки на ваше мясо покусились. Есть у нас один, которого за смертью пора посылать. Его уже приговорили «мясом» сделать.
— Это как? — не выдержал Дан. — Вы умеете разрушать иммунитет?
— Иммунитет? — Знахарь рассмеялся снова. — Котята вы слепые, ей-богу. Иммунитет. Ну, повеселили. Зараза — она прежде всего сюда приходит. — Он постучал пальцем по лбу. — Впрочем, чего я вам. Дам я вам этого типа и волков его — кто согласится за ним пойти. Завтра пойдете. А сейчас — гуляйте. После обеда дидько вам приговор скажет. Он здесь по закону нашему власть, не я.
Выйдя, Круз пошел к колодцу и, напившись, вывернул полведра на голову. Но лучше не стало.
Когда смерклось, на площади снова разожгли костер, и дидько, нацепив красный шнур, объявил, что пришлые — гости, полезные и дружеские люди хорошей крови. И потому — пьем пиво!
Люди заулюлюкали, зареготали. Щенки — вместе с ними. Когда стемнело и искры от костра долетели до верхних веток, Последыш плясал с местными у костра, голый по пояс, жилистый и точный. Круз смотрел на него и казался себе замшелым, холодным валуном, утонувшим по пояс в земле.
В сумраке, среди пляшущих теней, Круза отыскал немой. Потянул за рукав, поманил. Круз пошел.
Знахарь ждал его в полуразрушенном каменном доме над рекой. Полкрыши уцелело, навесом прикрыв угол. Сильно пахло псиной. В зарослях у реки заливался лягушачий оркестр.
Знахарь сидел в сумраке, на обломках неузнаваемой уже мебели. Вокруг него сидели волки — Круз насчитал семерых.
— Спасибо, что пришел, — сказал знахарь. — Меня Дмитрий Юрьевич зовут. Дмитрий Юрьевич Буевич, когда-то главный хирург области. Теперь — знахарь у дичающей кучки людей. Как тебя звали в той жизни? Кем ты был?
— Звали как и сейчас — Круз. Андрей Петрович Круз, солдат. Я был солдатом и остался им.
— Это кстати, — сказал знахарь. — Наши предки когда-то позвали чужих солдат править ими. И все получилось хорошо. Выслушай меня, солдат Андрей Петрович Круз. Пожалуйста. Я позвал тебя, чтобы предложить: останься с нами. Я — последний из тех, кто стал взрослым до беды. Я слежу за тем, чтобы мои люди не стали дикарями. Чтобы учились писать и читать, сохранили хоть обрывки знаний о мире. Но я стар и нездоров. У меня болит сердце. Смешно, но никто из моих не жалуется на боли в сердце. Они даже не понимают, что оно может болеть. Я, пережиток старого, тащу и старую хворь. Я протяну еще года два-три, от силы пять. А может, умру завтра. Без мета они быстро вернутся во времена, когда молились ветру и камням. Я многое хотел сделать, а успел так мало. Останься, прошу! Ты займешь мое место. Я вижу: ты умеешь приказывать, умеешь соединять людей, вести за собой. Ты проследишь, чтобы они учились. Ты проживешь еще лет пятнадцать, ты здоров и крепок. Этого хватит. Они не вымрут, их не перебьют люди с востока, нашедшие жизнь крепче — и куда страшней нашей. Подумай, солдат. Мы все — одна семья. Это будет твоя семья, твой дом. У тебя ведь нет ни дома, ни семьи, так, солдат? Ты будешь старшим у них, их отцом. У тебя будет столько детей, сколько ты захочешь. У нас красивые, сильные женщины. Любая захочет родить от тебя. Волки признают тебя и станут слушать. Что скажешь, солдат?
— Я… я не могу. Я должен идти, — выговорил Круз хрипло.
— Я понимаю. Солдат не был бы солдатом, если б его жизнь не состояла из одного долга за другим. Но послушай меня еще немного. Твой ученый, пересидевший беду за стенами, ничего не понимает. Он не знает, кого он хочет спасти. Он опоздал безнадежно. Те, кто мог выжить, уже нашли способы выжить. Да и вакцины его может не быть. Не верю я в нее. Не в вакцине дело. Это у кого как тело и голова устроены. У кого могло вынести — вынесло. Они и живут. И дети их жить будут. На Севере есть города, где живут по десятку тысяч. Без всякой вакцины… Останься, солдат!
— Я бы хотел, — ответил Круз. — Я бы очень хотел, честное слово. Я уже слишком стар для беготни, для постоянной опасности. Дмитрий Юрьевич, я хотел бы. Но я должен этим людям. Много должен. Свою жизнь и намного больше.
— Я и не думал, что ты согласишься. — Знахарь вздохнул. — Если сумел пережить беду, значит, умел крепко держаться за себя. Но знай — если ты вернешься сюда, я буду ждать. Пока жив.
— Я вернусь. Обязательно, — пообещал Круз.
Беда застигла мир врасплох. Нельзя закрыть границы перед врагом, если он уже внутри, в стенах дома, за спиной и напротив, рядом, за одним столом, в одной постели. Но многие все равно пробовали. Многим и помогло — просто потому, что готовые воевать лучше подготовлены к жизни рядом со смертью, к продолжению установленного порядка и после того, как исчезают командиры и некому сменить тебя на посту.
Куда хуже пришлось тем, кто не планировал жизнь на после ядерной войны.
Полномощный «оп» застал Круза в Бразилии, в городе Салвадоре, куда Круз неразумно вернулся из Гватемалы. Круз нанимался охранять людей, машины, корабли и самолеты, работая на большую фирму, где состояли его брат, отец и двое дядьев, вовремя откочевавших из России. Круз умел хорошо стрелять, водить машину, вертолет и танк, сидеть в засаде и распознавать умеющих хорошо стрелять, водить вертолет с танком и сидеть в засадах. Еще он бегал с выкладкой, говорил на пяти языках и не дрался без нужды. Точнее, вообще не дрался, потому что не был способен злиться или оскорбляться, и наносил повреждения людям и зверям только по надобности, беззлобно и эффективно. Роста в Крузе было два метра пять сантиметров, веса — сто двадцать кило. Круз завязывал узлом гвозди, а также вязал носки, шапочки и перчатки. Вязание наполняло жизнь тихим, протяженным удовольствием — наибольшим из доступных Крузу. В шесть лет его чуть было не признали аутистом, и это «чуть» стоило Крузу-старшему много нервов, денег и времени. Но Круз аутистом не был. Он хорошо понимал, что и как чувствуют другие люди. Только понимание это шло от рассудка, было спокойным, терпеливым и казалось не по возрасту мудрым. Даже взрослые вдруг ловили себя на том, что легко и просто рассказывают глубоко нутряное, близкое и, в общем-то, неположенное спокойному внимательному малышу, жадно ловящему каждое слово. Круз и в самом деле очень интересовался. Он сызмальства усвоил, что другие люди — больше и важнее его, могут больше, у них все настоящее, полнее, человечнее. Людей так интересно наблюдать! И убивать.