День семьдесят четвертый
Саша понимал, что по логике обстоятельств он обречен, даже если больше не встретится ни с одичавшими псами, ни с озверевшими людьми.
Стать хорошим охотником оказалось еще труднее, чем бойцом.
Зайди он чуть дальше на «темную сторону» – не стал бы бегать с проволочной петлей за собаками, а пошел бы к ближайшей деревне, чтобы сидеть там в засаде, убивая и грабя одиноких путников. Проще всего – женщин и подростков.
Но ему это не подходило, и потому он умирал.
Сколько времени человек может прожить без еды? Месяц? Ему предстояло проверить это на себе. Помнится, какой-то целитель говорил, что если не есть день – два – три, то можно вовсе избавиться от этой привычки и перейти на азот из воздуха, а заодно очистить организм от шлаков. Странно, что такой возможности не оценили потерпевшие кораблекрушение, блокадники и узники концлагерей.
Многие животные околели бы от той дряни, которой Саша набивал пустой желудок. Ему случалось есть спрессованные картофельные очистки из мусорных контейнеров, рыбные головы, мерзлые гнилые овощи с полей, оставшиеся с прошлогодней уборки урожая. Он давно избавился от брезгливости и, когда живот сводило голодной судорогой, мог сожрать даже крысу. И жрал.
В какой-то момент он принялся искать еду не только в домах и магазинах. Его внимание привлекли свалки и помойки. Кое-где под слоем снега можно было обнаружить не только сгнившие отбросы. Несколько раз случалось найти колбасу, хлеб, сыр с плесенью (почти рокфор, хе-хе), а однажды – даже четыре йогурта. Основательно просроченные, они оказались не прокисшими – химии в них явно было больше, чем бифидобактерий. Конечно, не все такие продукты были одинаково полезны, но его луженый желудок, оказалось, мог переварить почти все.
Впрочем, бывало, что за три-четыре дня он не находил ничего.
Сказать, что Саша голодал, значит ничего не сказать. Но еще существовало табу, которое он не нарушил и нарушать пока не собирался… Саша не пробовал «постной свинины». Правда, никаких мотивов соблюдать этот запрет у него давно не оставалось, одни лишь внешние. Запрещено. Нехорошо. Грех.
Конечно, в уголовном кодексе нет статьи за людоедство. И Библия на этот счет молчит. Хотя там и про запрет на педофилию с некрофилией не сказано, – вероятно, наивные древние евреи не могли представить себе такие вещи.
Так почему же нельзя? Да потому что…
Оставалось потуже затянуть пояс. Хотя куда уж туже, и так талия у него, как у манекенщицы, епт… Он постоянно думал о мясе и ничего не мог с собой поделать.
«В мире есть царь, этот царь беспощаден, Голод названье ему».
С течением времени он все больше убеждался, что человек быстро привыкает не только к хорошему. Когда оказываешься по уши в дерьме, срабатывает защитный механизм, который говорит: «Все не так уж плохо, бывает гораздо хуже…». Синдром самосохранения не дает захлебнуться и жизнь продолжается. Тур Хейердал доказал, что человек может хоть океан переплыть на плоту, питаясь сырой рыбой, главное – верить в себя и двигаться вперед. Возможностей организма хватит, хватило бы воли.
Лучевая болезнь порой возвращалась, но приступы не шли ни в какое сравнение с первым. Изнуряющей рвоты больше не было. Аппетит пропадал максимум на день, потом возвращался в двойном размере. Саша поглощал любые продукты любой степени свежести. Как-то в заброшенном доме он нашел килограммовый пакет пшенки, в которой, казалось, дохлых жучков было больше, чем крупы, но это его не остановило. «Хоть какое-то мясо», – сказал он себе.
На собственном опыте он узнал, что для поддержания жизни хватает мизерного количества килокалорий. Просто надо изредка пить чай или хотя бы теплую воду, чтоб не склеился желудок и не случился заворот кишок. Заодно так создавалась видимость насыщения.
Он ел все, кроме человечины… Но иногда, когда становилось совсем невмоготу, только постоянная борьба с собой не давала ему нарушить это табу.
4 ноября, в день государственного праздника, название которого вылетело у него из головы, Данилов проснулся от рези в животе. Притом, что еда у него еще была – банка варенья, чуток бульонных кубиков и несколько картофелин – сплошные углеводы. А организм требовал белка, и лучше животного. Его трудно обмануть.
В тот момент он продал бы душу за пачку кошачьего корма. «Вкусные подушечки» – рекламное надувательство. На самом деле во рту от них остается привкус, будто жевал дохлую рыбу. Но даже их он давно не видел.
В эти дни Саша часто упрекал себя за расточительность, с которой тратил запасы нескоропорта во время своего «Великого перехода». Кто мешал растянуть их на больший срок? «Будет день – будет и пища», – заверял он тогда себя, открывая очередную банку тушенки, или морской капусты, или фасоли. Но день пришел, и пищи не осталось.
* * *
День семьдесят пятый
Голод заставлял Данилова стряхивать с себя дремотное оцепенение и отправляться на поиски съестного. Все реже случалось найти что-нибудь в брошенных домах. Чуть плодотворней было копательство – поиски еды под снегом. Снежный покров высотой в человеческий рост скрывал не только неубранный урожай. Попадались под ним и окоченевшие трупики кошек, и тушки домашней птицы… Но все-таки копательство было не слишком плодотворно.
Пятого ноября он потратил добрых три часа на раскопки, подвернул ногу – она будет еще долго отдаваться болью при ходьбе – и замерз как цуцик, но не нашел ничего. Nothing. Nichts. В животе бурчало не переставая, будто там шла необратимая химическая реакция…
Это случилось практически в черте города. Данилов искал еду там, где раньше находилась животноводческая ферма.
Лопатка, как и фонарик, теперь всегда входила в его снаряжение. Именно ей он собирался отбиваться, если не дай бог нападут собаки. Здесь, на границе обитаемых земель, они вели себя совсем иначе, чем в городе.
Он искал долго, но находил только голые костяки. Ни одной туши, даже испорченной. То, что он принимал за павших животных, оказывалось просто сугробами.
Данилов с остервенением копал возле бывшего коровника, отбрасывая комья рыхлого снега во все стороны. Тот сыпался в валенки, скоро они промокли, а с ними и рукавицы. Он вспотел, но не согрелся, зубы выбивали дробь. Но Саша не останавливался, а копал, копал, копал. Ему казалось, что под снегом лежит что-то похожее на павшего теленка.
Отбросив еще одну лопату снега, он освободил бОльшую часть непонятной штуковины. «Что у нас тут? Му-му?». Пригляделся, и появившаяся было на его лице улыбка завяла. Вряд ли у коровы на шкуре бывают завязки.
Шапка… Гребаная шапка.
Со злости он рванул ее на себя. Не тут-то было. Будто приросла. Парень потыкал ее лопатой – твердо. В голове шевельнулась неприятная догадка, пока на уровне бессознательного. Он уже приготовился уходить, когда под левым валенком что-то хрустнуло. Показалось? Нет, не показалось. Там лежало что-то белое. Наклонившись, понял – рукавица. Тут до Саши, наконец, дошло…