Покои шамана мало отличались от жилищ остальных членов общины. Разве тем, что здесь имелся стол и два стула, в то время как прочие мутанты обходились без мебели. На столе в глиняном черепке коптила свеча, тускло освещавшая комнату. Здесь же возвышалась небольшая стопка книг.
Сначала парнишка не приметил хозяина. Лишь когда из слабо освещенного угла донесся сухой кашель, он увидел здешнего обитателя. Серый, поставив на стол принесенную снедь, подошел к груде тряпья на полу, заменявшей кровать, и помог лежавшему на ней существу подняться.
Этот мутант выглядел значительно старше своих соплеменников. Покрывавшая его шерсть была полностью седой, руки и голова тряслись, а во рту почти не осталось зубов. Зато глаза, внимательно рассматривавшие гостей, горели каким-то удивительным огнем.
— Мне сказали, — неловко топчась на месте, начал разговор Даня, — что у вас моя книга?
Старик кивнул и указал на стол. Подойдя к нему, мальчик и впрямь обнаружил свое сокровище, лежавшее поверх кипы прочих книг. Из-под вестерна выглядывала затрепанная Библия с торчащей между листов закладкой. Тут же имелись путеводитель по Харьковскому метро, Коран и «Книга о вкусной и здоровой пище». Интересный набор.
Опираясь на плечо Серого, Алекс доковылял до стола и тяжело плюхнулся на стул.
— Жаль, дочитать не успею, — с грустью проводил он взглядом книгу, которую Данила сунул за пазуху.
— Да чего там! — принялся утешать старика Серый. — Обязательно дочитаете. Он вам чуть позже даст!
Шаман покачал головой.
— Нет, ему нужно уходить. И чем скорее, тем лучше.
— Но почему?! — изумился Серый. — Я ведь ему еще не все песни, что знаю, спел…
Старый мутант вздохнул:
— Во-первых, здесь сильное биологическое загрязнение. Мы-то уже привыкли и приспособились, а для маленького человека это опасно.
— Ну, это да, — согласился Серый, озадаченно почесывая затылок.
— Во-вторых, мальчик хочет найти отца.
— А откуда вы… — начал было Данила, но был остановлен слабым жестом трясущейся руки.
— И в-третьих, по его следу идут опасные могущественные враги.
Вот новость так новость! Ни о каких таких врагах Даня не слыхивал. Кому он мог понадобиться и зачем?
Словно отвечая на его вопрос, шаман взял из стопки Библию и открыл на заложенном месте.
— «Тогда волк будет жить вместе с ягненком, — стал читать, и голос его с каждым новым словом становился все тверже и торжественнее, — и барс будет лежать вместе с козленком; и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их. И корова будет пастись с медведицею, и детеныши их будут лежать вместе; и лев, как вол, будет есть солому. И младенец будет играть над норою аспида, и дитя протянет руку свою на гнездо змеи…» [10]
Услышав последнюю фразу, мальчик встрепенулся. Это ведь с ним произошло! Совсем недавно, на Госпроме! Но остальное… Волк, барс, лев, медведица. Откуда им взяться?
— Не все следует понимать буквально, — вздохнул старик. — Тут говорится о всеобщем единении. Об искоренении злобы в отношениях разных существ. А, — махнул он рукой, — один мал, другой умом слаб… Не важно. Одним словом, скажи Ане, что я велел снарядить парня в дорогу. Не мешкая…
И, повернувшись к принесенной снеди, зачавкал, напрочь забыв о присутствии гостей. Те потихоньку вышли из комнаты.
Иногда кажется: еще чуть-чуть, и ты окончательно сойдешь с ума, погрузившись в черный омут безысходности. Вот же оно, сразу перед тобой, место без выхода, где за сотней дверей бездна, на дне которой подстерегает затаившаяся и оттого еще более страшная смерть. Лабиринт неизбежности, заселенный визжащими от страха, пожирающими друг друга крысами. Живая пустота хищных темных туннелей, давно обретших собственную волю. Исполинская глотка дремлющего подземного гиганта, медленно переваривающего копошащихся внутри личинок-паразитов, некогда уничтоживших свою естественную среду обитания. Людям нет места в новом мире. Они не рождены для такой жизни. Они вымирают. Сколько поколений понадобится для полного исчезновения? Сколько времени? Сотня лет? Две сотни? Три? А быть может, есть смысл покончить со всеми раз и навсегда одним ударом? Чтобы не продлевать жалкую агонию, ничтожный фарс, пятнающий некогда гордо звучащее имя «человек». Но ведь должен же быть хоть какой-нибудь выход. Ведь раз они остались живы, значит, это неспроста. Очень хочется думать, что неспроста. Значит, есть шанс однажды вернуть все как было? Маленький. Ничтожный. Безумный шанс. Один из миллиона, миллиарда, триллиона, но все-таки — шанс…
Харон снова стоял посредине золотого осеннего парка.
Место вечного октября.
Задворки больной израненной души.
Почему все выглядит именно так? Он не знал. Может, потому, что осень всегда преддверие смерти, с которой неизбежно ассоциируется приход студеной зимы? Харон не стремился к ней, зная, что рано или поздно зима найдет его, заключив в ледяные, отпускающие все мыслимые грехи объятия.
Под ногами что-то вкрадчиво нашептывает палая листва. Безразличные ко всему мертвецы сидят на обычных местах. Сейчас их тела больше не напоминают усохших мумий, теперь это довольно безобидные человекообразные фигуры, слепленные из миллионов желтых листьев.
Нелепые желтые осенние снеговики.
Этот жуткий мир безвозвратно менялся вместе с Хароном. Мертвецы уходили, чтобы уступить место чему-то более страшному. Чему-то, что, возможно, зовется «абсолютной пустотой».
Вера сидела на дальней парковой скамье. Где-то невдалеке буднично гудел город, слышались голоса людей, рев проносящихся машин. Но ничего этого на самом деле не существовало, лишь старая рассыпающаяся запись на зажеванной неисправным магнитофоном ленте.
Длинные русые волосы скрывают лицо. В маленькой бледной руке мобильный телефон. Ребенка рядом с женой нет, он играет чуть дальше, у небольшого каменного фонтана, из жерла которого вместо воды с тихим шорохом вырывается ворох мелких желтых листьев. Мальчишка весело прыгает, окруженный сотнями «мертвых осенних бабочек».
— Вера… — Харон протягивает руку.
Он бы продал душу самому дьяволу лишь за одну возможность снова коснуться ее волос. Почувствовать их мягкость. Услышать такой родной аромат — запах дома, призрак благополучной утраченной жизни.
У него почти получилось.
Почти…
Но за мгновение до того, как апологет дотронулся до жены, его настигло стремительно упавшее черное небо.
* * *
Харон открыл глаза.
На сетчатке секунду назад жила завораживающая картина осеннего парка.