— Так давайте же начнем наш праздник благодарной песней, посвященной товарищу Сталину и комиссару госбезопасности Ежову, написанной известным поэтом Лебедевым-Кумачом!
Выразив одобрение громким кличем «ура», толпа дружно грянула хором:
Как колокол набатный, прогудела
Страна, от возмущения дрожа.
Спасибо вам, бойцы Наркомвнудела,
Республики великой сторожа!
Харон ошарашенно разглядывал окружающих его людей. У многих на глазах блестели слезы. Может, им в фильтры респираторов подмешивают какую-нибудь хитрую химию? Или просто когнитивное искажение? Постоянно повторяющаяся ошибка в восприятии окружающей реальности, когда мнение большинства считается единственно верным. Апологет не знал, рыдают ли от умиления суровые бойцы за его спиной, и, обернувшись, вежливо спросил:
— А что означает это странное слово «наркомвнудел»?
Безликие вязаные маски.
Суровые угрожающие взгляды.
Нет, эти ребята не будут рыдать, даже если в их присутствии начнут резать ребенка.
— Народный комиссариат внутренних дел, — басовито ответил один из бойцов. — Давай, мутантское отродье, ступай вперед! Представление окончено!
А Харон так надеялся с ними подружиться…
Наивный человек!
* * *
— Ну, вот мы с тобой и встретились, Глеб, — торжествующе произнес стоящий напротив тюремной клетки Сыч.
Апологет коммунистов был немолод, как и Харон. Смуглое лицо испещрено морщинами, застарелый, грубо зарубцевавшийся шрам на виске, коротко подстриженные седые волосы и совершенно мертвые серые глаза.
— Здравствуй, Антон, — спокойно кивнул Харон. — Жаль, что у меня отобрали нож. Я бы зарезал тебя, как свинью, даже сквозь прутья решетки.
— Да, ты можешь, — кивнул Сыч.
— Зачем ты пришел? Позлорадствовать?
— Не только. Ты, наверное, хочешь знать, почему тебя арестовали?
— Неплохо бы.
— Это я попросил Андреева выслать за тобой спецназ. Да, меня вышвырнули из Круга, как собаку, но прежние связи остались. А еще — много старых друзей, которые, в отличие от тебя, не отвернулись в трудную минуту. Я все знаю о твоей миссии и хорошо осведомлен о твоем маршруте. Ты идешь к Советской. Было легко предугадать, что рано или поздно ты окажешься в пределах досягаемости форта красных. Остальное — дело техники.
— А товарищ Андреев и прочие твои новые друзья знают, за что тебя изгнали из Круга?
— Можешь рассказать им, — пожал плечами Сыч. — Они все равно тебе не поверят…
— Ты насиловал и убивал несовершеннолетних детей. Ты всего лишь выглядишь, как человек. Обычного человека за все эти преступления казнили бы на месте, но исключительный статус спас твою вонючую шкуру.
— Я давно поборол эту порочную наклонность, — скривился Сыч. — Зверь во мне насытился и спит. Теперь я добропорядочный семейный человек. Представляешь, здесь, в поселении, даже нашлась женщина, которая захотела разделить со мной свою судьбу.
— Просто она плохо тебя знает.
— Да, это так! Но прежний я давно мертв.
— А жажда мести все-таки осталась?
— О да, месть… самое сладкое чувство из всех человеческих страстей. Настоящий наркотик, ты не находишь? Впрочем, можешь не отвечать. Твой голос тогда, пять лет назад, стал решающим. Именно ты настоял на моем пожизненном изгнании из Круга. Я лишился всех привилегий, я безвозвратно утратил прежнюю жизнь, оказавшись среди сумасшедших фанатиков, и виноват в этом ты. Ведь многие колебались… многие, но у тебя хватило наглости утопить в дерьме друга.
— Извини, я не знал что ты долбаный полоумный маньяк, — проговорил Харон. — Иначе никогда бы не назвал тебя другом.
— Слова пустоты, — рассмеялся Сыч. — Я разговариваю с пустым местом.
— Меня расстреляют?
— Нет, хуже!
— Что может быть хуже расстрела?
— Тебя сошлют в ближайшую «аномальную зону»!
— Что?
— Ты не ослышался, Глеб. Тебе все-таки дали последний шанс.
— Значит, последний шанс?
— Ты все слышал! — Сыч резко развернулся, канув в полутемном коридоре, выкрашенном уродливой светло-синей краской.
— Сука! — тихо проговорил ему вслед Харон, уткнувшись разгоряченным лбом в холодные медные прутья. — Хитрая злопамятная тварь…
Лимит феноменального везения был окончательно и бесповоротно исчерпан.
Глава общины станции Научная пребывала в ужасном унынии и упадке духа. Только-только, казалось, обрела долгожданное дитя, и вот, нá тебе, почему-то должна с ним расстаться. А ведь уже почти привыкла, прикипела душой к этому маленькому беленькому созданию. Такому на вид хрупкому и беззащитному, что хотелось огородить его от любых неприятностей, заступиться, спрятать…
Не один час продолжались ее переговоры с шаманом. Она приводила один довод за другим в пользу того, что ребенок должен остаться среди мутантов. И каждый раз старый учитель разбивал ее «железные» аргументы всего несколькими фразами.
Заражение? Да, понятно, будь оно проклято! Но ведь можно же дать малышу столько средств защиты, что он практически не будет чувствовать его пагубного воздействия.
Сколько ему придется таскать на себе кучу специальной одежды, которую время от времени желательно обеззараживать? Да сколько понадобится, столько и будет! А обеззараживать… Зачем, если в запасе полным-полно новой амуниции? Поносит, поносит и выбросит, а мы другую дадим.
Враги? Так и что, что следуют за ним по пятам? Разве нет оружия? Отобьемся. Лишь бы малыш с нами остался. Война, грозящая уничтожением всей общины? И пусть! Надоело влачить жалкое существование!
Будущее ребенка?..
Вот тут Аня споткнулась и сдалась. Не сильна она в такого рода дискуссиях. Да и нельзя спорить с предначертаниями Судьбы.
— Собирайся! — хмуро велела Аня вернувшейся с охоты Рыжей. — Отведешь мальчика в безопасное место. Поближе к людям.
— Если можно, на Университет, — робко встрял Данька. — Там живет друг моего отца, сталкер Зулус. Он должен помочь отыскать папу…
— Слыхала? — покосилась на заместительницу Аня. — На Университет. Только в обход Госпрома. А то снова его в жертву принести захотят… Спасай потом… Подберите-ка ему экипировку получше. И оружие не забудьте. Всякое может случиться…
* * *
Макнейли вернул Джейку оружие и, как только над городом занялось утро, сходил вместе с Кордом в гостиницу, чтобы забрать из конюшни его лошадь. Из седельной сумки Пустынный Лис достал шесть новеньких блестящих патронов сорок пятого калибра, которые перекочевали в карман штанов. Подниматься в номер не было смыла, поскольку личных вещей он там не оставлял, хотя и оплатил пребывание на несколько дней вперед.