Не мешало бы сходить в кусты перед дорожкой. «Застольный» разговор не клеился, а сколько еще ехать — хрен его знает. Вадим поднялся.
— Иди с ним, — велел Леон Ходоку. — Чтобы не сгинул. Отвечаешь головой.
Ходок, стеная, отставил свою жестянку, поддернул штаны. Выглядел он как живая иллюстрация к киберпанку: драный камуфляж, разгрузка, портупея, еще и шлемофон. И улыбка. Это надо же так ощериться! С таким умением родиться надо, не научишься ведь.
Стоило отойти от дороги на пять шагов — и очарование леса улетучилось.
Вонючий репеллент отпугивал комаров, но гнуса были тучи — рябило в глазах, как перед обмороком. Ноги утопали в почве. Вадим пригляделся и понял, что идет не по траве и не по прелой листве, а по мху. Слева зеленела полянка ненормально крупной кислицы. В метре от опушки начинался бурелом — здесь в братской могиле гнили десятки деревьев. Вадим задрал голову: на фоне серого неба качались верхушки елей.
— Ураган был? — спросил он у Ходока.
— Ураган? А, это бывает. Вот сухостой и валит, ага. Даже ели иногда валит… Тут вообще место гнилое, сплошные болота. Грибов много, ага. Толку? Пока наберешь ведро, или гнус сожрет, или дрянь какая из леса вылезет да набросится! Лучше туда не соваться. А-акеюшки?
Вадим созерцал.
Если с гибелью Москвы еще можно смириться, найти в ней свою эстетику, посмеяться грустно, то здесь на человека обрушивалась вся боль изуродованного войной мира. Это не подмосковный лес, обжитой, загаженный человеком. Это джунгли неизвестной планеты, воняющие серой, гнилью, ржавчиной.
— Ты ссать-то будешь, Дизайнер? — миролюбиво поинтересовался Ходок. — Что встал? Леса не видел?
— Такого — нет.
— Вот ты даешь! — В голосе его слышалось восхищение. — Ты что, из совсем диких мест?
Вадим хотел ответить, что дальше Москвы никогда нигде не был, но вспомнил «легенду» и промолчал. Что-то завопило в лесу, Ходок напрягся, руку на поясную кобуру положил. Пришлось отложить знакомство с природой до лучших времен, сделать свои дела и быстро вернуться к костру.
Леон, казалось, не слышал крика. Сандра поглядывала на уголовника с беспокойством.
Когда психованный барон закрыл дверь, Милашка забегал по бункеру, снимая напряжение. Вот ведь живут эти бароны! Сыто, чисто… Картинки вон, по стенам развешивают. А шмотки какие! Милашка погладил мягкие джинсы, потянул за штанину. Вот бы узнать, где достал.
Милашка был не лишен логики, иначе не выжил бы, опустился, сторчался и умер под забором, как множество его знакомых. Поэтому в доброту барона не поверил ни на минуту. Машинку подарил? Одел-обул? Что-то ему нужно, этому психу. А если вернется, изобьет, изуродует?
Машинка стоила риска. Ничего подобного Милашка в жизни не видел… Лунарская техника, не иначе. Так что же, барон психованный — лунарь? Нет, его звали Леон, Милашка слышал о нем всякие ужасы. Он рабами занимался и за деньги баронам задницы прикрывал. Боевик, в общем.
Милашка рухнул на диван, заложил руки за голову. Эх, найти бы себе папика побогаче. Чтобы ценил, чтобы берег! Вот если бы Леон… Нет, он не по мальчикам, это точно. Значит, у него может и ум за разум зайти, видел Милашка такого один раз, по молодости, еле жив остался.
Тогда мама умерла. Мама была лучевая, в молодости куда-то занесло ее… Удивительно, что она долго протянула! Мама умерла, и Милашка остался один. Он тогда был пугливый, ото всех шарахался. И один барон его подцепил в «Тоске», где Милашка пропивал последнюю мамину шмотку. Добренький такой барон. Это потом оказалось: барон всю жизнь держался, все девок портил, детей настрогал. А Милашке хотелось тепла, ласки и поддержки. Как-то он так себя повел…
Милашка заворочался: вспоминать было страшно и стыдно до сих пор. Но никуда не деться, нечем отвлечься здесь, под землей.
В общем, пришли они домой к Милашке. Барон вроде подкатывать начал. Милашка сразу просек, что от него можно и материальную помощь получить, не то что от тогдашнего дружка, Косого, который погуляет и бросит!
Он чайку заварил, слушает, как барон на детей жалуется, а сам придвигается, то коленкой коснется, то рукой. Барон глаза выпучил, побагровел, дышит с трудом: и надо бы от себя наглеца отогнать, а хочется, ох как хочется! И не выдержал, понятно, не выдержал.
Поначалу неплохо было. Милашка разыграл невинность и страсть, барон увлекся… А потом бить начал. Вскочил, ногами охаживает, орет что-то, себя не помня, хер торчит, глаза выкатились… Счастье у человека. Нашел себя. До смерти не забил — и то хорошо. Ребро сломал, сука. Сутки у Милашки дома проторчал. Изобьет, оттрахает и снова лупит. Милашка его удушил бы ночью, но барон подстраховался, связал. Потом дома выпивка кончилась и жратва, а у барона кончился стояк.
Он Милашку к стулу прикрутил и свалил куда-то. По щеке напоследок потрепал. Милашка сидел, ревел от боли и страха и с жизнью прощался. Понятно, все мы сдохнем, но вот так, на стуле, голышом, в синяках и с жопой растраханной…
Спас Косой. Мимо шел, решил, наверное, пару эс-граммов стрельнуть, ключи от базы у Косого были. Заглянул к другу — и офонарел. Ну, Косой в тот раз доказал, что не совсем говно: отвязал, к врачу отволок, даже дури отсыпал. А барон тот не вернулся. Он на воздухе прочухался, осознал, значит, что творит, и в реку кинулся. И не выплыл.
Это уже потом рассказали, мол, прикинь, Милашка, как у людей ум за разум заходит: реальный был мужик, детей куча, баб! А пошел — и с моста кинулся. И ведь куча народу видела (компания в «Тоску» шла). Стоял, на реку смотрел… Буль! И нет его. В реку иногда такое заплывает, что уже и не вынырнешь.
Надо быть настороже. Если хозяин этой норы никогда с мальчиками ничего не делал, лучше не рисковать. Да и вообще. Вот где мозги были? Ну его, эту машинку… Милашка погладил хромированный руль. Красивая. Изящная. Сесть бы на нее… Что-то было связано с этой машинкой и со шмотьем. Милашка напрягся, пытаясь вспомнить. Неприятности? Нет. Удивление? Да, удивление. Охранник у входа рассказывал про «лунарскую штучку», на которой он, Милашка, ездил. И клиент один рассказывал, что видел его с девицей. И сам он, вот балда, видел же двойника!
Влип! Вляпался!
Милашка забегал по бункеру с удвоенной силой. Значит, это вещи его двойника. И машинка. А сам-то двойник где? То-то и оно! Сгинул! Его барон уже прикончил, теперь прикончит Милашку. Это маньяк. Псих. Урод!
Надо выбираться, надо убегать отсюда, а на Леона этого Мэтту нажаловаться. Милашка проверил дверь — заперта. Нашел вторую — тоже заперта. Запас воды, еды имеется. Тюрьма. Все, пропал.
Милашка попробовал завести машинку, чтобы выбить ею дверь — лучше входную, но можно и вторую, ведущую, как он подозревал, дальше в московские подземелья. Но то ли в машинке не было топлива, то ли она управлялась иначе — ничего не получилось. И все же Милашка не прекращал пытаться, работа отвлекала, отгоняла призрак доброго барона, красного, потного, со стоящим хером.