Досталась она дорого. Первая за весь поход настоящая битва случилась там. А могла стать и последней. Много оказалось защитников в Сигтуне, и бились они свирепо. Мятеща поделил силы натрое – с суши напасть, с двух сторон, чтобы отвлечь, а главными силами прорваться в гавань, ударить по пристаням с кораблей. С запада выпало идти тем, у кого получше доспех и снаряжение, – новгородцам да посадским. На них-то самое трудное и обвалилось. Свеи мало что от стен их отбросили, так и за ними полезли, в поле сшиблись за валом. Дмитр-десятник собрал всех, поставил щит к щиту. Рубились, зубы стиснув, шаг за шагом к лесу отходя. Уже когда с другой стороны в город ушкуйники ворвались, свеи всё никак отступать не хотели, вцепились по-песьи, решили биться до конца. Только когда уже свои из ворот выскочили, тогда свеи сами в кучу сбились – и в лес. Но Дмитр не выпустил, озлобившись. Самому пол-уха напрочь снесло, и родичей чуть не десяток в поле остался. Потому вместе с подоспевшими резали до конца. В лесу и добили тех, кто вприпрыжку не убёг, щиты покидавши. Впрочем, таких немного было.
Главное побоище случилась на пристанях. С кораблей прыгали под тучей стрел, а потом, мокрые, вразнобой, – на копья. Много там легло. Инги сам едва не получил копьём в живот. Рубанул вовремя, снес наконечник, и в кольчугу ткнулась уже не калёная сталь, а деревяшка. И то дыхание перехватило. А Леинуй волчком под ноги копейщикам покатился, вскочил нос к носу, и щитом, ногами, топором – как куклы от него свеи разлетались, даром что долговязые. Когда строй развалился, продержались свеи недолго. Всё-таки уже привыкли ватажники к лёгкой добыче и в горячке боя, видя близкую победу, не замечали ни ран, ни потерь. Лезли, бесновались, кромсали, дробили, крушили – прорубились, погнали, и страх полетел впереди убегающих. Инги закинул щит за спину и сёк двумя мечами сразу. Бежал от дома к дому, не заглядывая внутрь, вперёд и вперёд. Кто-то уже лез шарить по ларям да задирать юбки. Кто-то горожан уже вовсю кромсал, по переулкам разбежавшись. С Инги осталась только малая толика, с дюжину или около того, Леинуй со свояками да пара Мятещевых, непонятно зачем увязавшаяся следом – наверное, проследить, чтоб добычу не утаили.
Так и выскочили разом на площадь перед большим домом с высокой башней, увенчанной острой крышею. На ней торчал, уткнувшись в небо, крест. Перед домом нового бога стояли его верные: разномастная, разнолицая кучка людей с оружием. Были и воины – в бронях, с мечами и топорами. А большинство мастеровые с молотами и тесаками, смерды в дерюгах с вилами и дубинами. За ними стоял жрец нового бога. Не слишком много смирения виделось в нём, краснолицем, дородном, в длинных крашеных одеждах, шитых золотом, с золотым крестом в руке, больше похожим на боевой молот, чем на знак бога-агнца. Заходящее солнце залило его кровью.
– Стойте! – велел Инги своим и крикнул на языке отца: – Эй, жрец! Ты, я вижу, решил прятаться за спинами! Да ты ещё трусливей твоего бога!
– Гнусный язычник! – проревел жрец. – Господь поразит тебя. Гореть тебе в аду!
– Мы можем сами, один на один с тобой выяснить, кому сегодня гореть и чей бог сильнее. Я по тебе вижу: ты воин! Бери меч и выходи!
– Твои боги – гнилые тролли! – закричал жрец, потрясая крестом. – Их капища сожгли и развеяли по ветру, имя Христово изгнало их! Я своей рукой рассёк их гнусные идолища! И ты сгинешь, как они! С тобой один на один только псу пристало драться. Воины Христовы, чего вы стоите? Язычников горстка! Бейте их!
Послушные его словам, смерды с мастеровыми кинулись вперёд. А Инги рассмеялся, потому что новый бог, отняв у своего жреца мужество, не дал ему осторожности труса. Строем его защитники ещё могли бы отбиться. Превратившись в толпу, умерли. Ещё бежали и кричали, размахивая дубинами и тесаками, ещё не поняли, что мертвы. Инги помог им, сразу с обеих рук. Сталь любит беззащитное тело и, выйдя из одного, тут же спешит погрузиться в другое.
Всё кончилось так быстро, сапог надеть не успеешь. Последнего, в кольчуге и со здоровенным двуручным топором, Леинуй щитом сшиб с ног. А затем, чтоб не портить доспех, ногой раздавил глотку.
Жрец так и остался стоять на пороге своего храма, только крест опустил. Инги подошёл к нему, глянул в лицо и, усмехнувшись, вытер мечи о его одежду.
– Ты можешь убить меня, – прошептал тот.
– Могу, – подтвердил Инги. – Но пока не хочу.
– Знай – я не отступлюсь от веры!
– Не отступайся. Ты даже можешь рассказать мне, как ты её защищал. Ты и вправду знаешь, где молятся старым богам?
– Знаю, – сказал жрец дерзко. – Там больше не молятся. Я огнём и железом очистил те места и посвятил их Христу.
– Знай же, жрец: меня привела сюда не только жажда добычи. Мой учитель говорил мне о великом храме старых богов неподалёку отсюда. Ты его тоже разрушил?
– Ты говоришь о Старой Упсале, язычник? Слова твоего нечестивого учителя опоздали на целый век. Знай же: ещё епископ Генрих во времена моего прадеда по королевскому повелению сжёг то нечистое капище. Но тогда язычники не унялись и снова воздвигли идолов. А семь лет назад я поверг их во прах и уничтожил молящихся им. Я построил там дом Христа, приказал раскопать курганы королей-язычников, которые им поклонялись, и все увидели: они пустые, там ничего нет. Вся их вера была – обман. Они грозили мне карами, и где они?
– Ты дерзок до глупости, – заметил Инги, ухмыльнувшись. – Разве ты не видишь, кто стоит перед тобой? Но ты поживёшь ещё немного. Эй, приведите мне кого-нибудь, кто может подтвердить слова этого святотатца. Поищите в доме нового бога, там наверняка кто-то есть.
В самом деле – из храма выволокли двух дрожащих человечков, одетых в дерюгу и подпоясанных верёвками, но на удивление ухоженных и откормленных.
– Вы знаете про святилище в Старой Упсале? – спросил Инги.
– Это он, он! – наперебой затараторили человечки. – Он жёг, все знают. Он сам хвастался.
– А курганы?
– Он приказал раскопать, золото искал. Его король чуть за это не выгнал, все знают.
– Хватит! – приказал Инги. – Я выслушал достаточно. Повесьте их на верёвках, которыми они подпоясаны! А тебе я скажу вот что, осквернитель могил: разве ты не знаешь, чем стала застывшая кровь старых богов? Посмотри на знак своей веры посмотри хорошенько. Ты и сейчас держишь её в руках. Ты вожделеешь её, одну её. Ведь по закону твоей веры тебе нельзя брать женщину, так? Тебе нельзя и брать в руки меч. Вся твоя радость и похоть заключены в том, что дали людям старые боги. И ты ещё смеешь говорить, что изгнал их?
– Ты сгоришь в огне, язычник!
– Там, куда отправишься ты, огней не будет. Там будет очень прохладно, обещаю, – сказал жрецу Инги и взмахнул мечом.
Грабили всю ночь и следующий день, а потом дожгли всё, что ещё не успело сгореть, и назавтра дограбили пепелища, выуживая слипшиеся в пламени серебряные гривны, сдирая с почерневших костей перстни. Только череп жреца так и остался перед пепелищем божьего дома, насаженный на кол, обугленный, с потёками золота в пустых глазницах. Инги разрубил знак нового бога надвое и воткнул половинки в мёртвые глаза жреца. Золото раскалилось и потекло, вплавляясь в кость, когда пламя обняло башню с крестом и взвилось до облаков. Но чужой храм сгорел не весь. Инги приказал снять его врата – высокие и красивые, узорного бронзового литья, – и забрать с собой, а в зияющий провал двери швырнул пёсий труп.
На погребальном костре чужого города сожгли и своих павших, а пепел собрали, чтобы бросить в море. Лишь тело Хельги жечь не стали. Инги велел уложить его на корабль среди добычи и мёртвых врагов и увести с собой в море. Хельги погиб на стене, во время второго приступа. Первый защитники отбили. Когда пошли на второй, Хельги полез по лестнице впереди всех – и долез. Уже со стрелой в боку рубился на стене, и по его лестнице успело взобраться ещё четверо. Копьё, пригвоздившее его к тыну, вошло так глубоко, что древко пришлось перерубать и стягивать Хельги с обрубка, как с вертела.