В качестве тяглового скота флар-та бесполезны, потому что они слишком большие, чтобы развернуться на тех клочках земли, которые назывались здесь полями. Это означало, что единственной тягой оставалась тяга ручная, то бишь малоэффективный метод земледелия — при очень большой затрате сил. Но если пахари на той стороне реки использовали возможность передохнуть, пока наблюдали, как отряд проходит мимо, то на этой стороне все пахари вкалывали, не подымая головы. И если на той стороне реки большую часть посевов составлял ячмерис, на этой стороне поля были засеяны в основном бобовыми (бобищами, как их прозвали морпехи) и культурой, которую земляне не опознали. Но что бы она из себя ни представляла, по крайней мере две трети полей в пределах видимости были отведены под ее производство.
— Интересно, почему такая разница? — сказал Джулиан, указав на это Дэпро.
Она пожала плечами и взмахнула рукой, обозначив широкий простор полей. В отдалении виднелся еще один холм, почти неразличимый на таком расстоянии, и было понятно, что местный город-государство господствует над обширными территориями.
— У них много земли, — отметила она. — Может быть, здесь как раз тот район, где они выращивают бобищи и эту... вторую штуку.
— Возможно, — сказал командир разведки. — Но такое большое различие между двумя берегами одной реки? — Он пожал плечами. — Я не фермер, но мне это как-то странно.
— Думаю, в конце концов мы все выясним, — сказала Дэпро, тоже пожав плечами. — Но что же это все-таки за второе растение?
— Дианда, — говорил странствующий ремесленник шефу персонала. — Это... урдак внутри восан... вот такое, — закончил он, тыкая пальцами в униформу-«хамелеон», которую носила Элеонора.
Местного жителя звали Хедер Бижан. Было ясно, что он ожидает от отряда какой-то награды за то, что провел их в издалека видный город, который невежественные иностранцы сами бы никогда не нашли, но шеф персонала, во всяком случае, была счастлива, что он оказался с ними. Благодаря ему она могла обновить языковую программу, и он оказался кладезем информации о Пасуле. О Маршаде, однако, он говорил странно мало.
— А! — сказала Элеонора. — Что-то вроде льна или хлопка!
Программа усвоила местный диалект достаточно хорошо, чтобы Панэ мог договориться о проходе по мосту. Правда, кое-что Элеонору озадачило: почему с официальными лицами Пасула вообще пришлось договариваться. Маршадские охранники просто разошлись в стороны, освобождая путь — как будто людей здесь ждали.
— Да, — сказал абориген. Он задумчиво потер рог, размышляя, как лучше объяснить. — Мы делаем из него ткань, чтобы продавать.
— Товарная культура, — отметила шеф персонала. — А где посевы для пропитания? — спросила она, озираясь. — Думается, вы должны выращивать больше ячмериса, чем мы видим.
— Ну, — сказал Бижан, снова потирая рог, — я вообще-то не очень понимаю в сельском хозяйстве. Я вещи ремонтирую. — Он показал на свой заплечный мешок. — Думаю, здесь должны где-то быть другие фермы.
— Кто владеет землей?
Элеонора была приятно удивлена, когда узнала, что в окрестностях Ку'Нкока фермеры именно владеют землей. Фермы передавались по наследству по сложным культурным «правилам», благодаря которым они переходили из поколения в поколение более или менее целыми. Это лишало наследства почти всех «младших сыновей», но такова была общая проблема аграрных обществ по всей Галактике. Главное — фермы не разбивались на крохотные наделы, на которых невозможно вести хозяйство. Они также не продавались и не переходили в другие руки каким-либо иным путем — что приводило бы к образованию гигантских латифундий. Великие Дома Ку'Нкока вплотную подошли к проведению некой ползучей «сельскохозяйственной реформы», которая лишила бы крестьянство права владения землей, но, к счастью, ограниченная власть Домов тормозила реформы на полпути. На этом уровне технологии не могло быть ничего лучшего, чем мелкое «йоменское» сельское хозяйство.
— Я не знаю точно, кто ею владеет, — сказал ремесленник, снова потерев рог. — Я никогда не спрашивал.
Шеф персонала поморгала, потом ободряюще улыбнулась. «Ремесленник» выбалтывал мельчайшие внутренние подробности работы совета олигархов, который управлял Пасулом, и подробно рассказывал о различных группах независимых фермеров и издольщиков, которые обрабатывали землю на том берегу реки. А очутившись в краю, где, по его словам, он родился, он неожиданно замолчал. Да Элеонора и дня бы не прожила при императорском дворе, если бы подобные детали не включали в ее мозгу тревожную сирену.
— Это интересно, — сказала она абсолютно честно. — Но, полагаю, бродячего лудильщика это не слишком заботит?
— Не очень, — сказал Бижан. — Я просто не могу дождаться, когда вернусь в свой прекрасный город!
— Хороший город, — сказала Косутич, подергивая себя за мочку уха.
— Ничего, — ответил Панэ.
Маршад оказался больше, чем Ку'Нкок, но меньше, чем старый Войтан; улицы извилисто поднимались вверх по холму от нескольких ворот в городской стене.
Ворота были необычными. Створки сколотили из толстенных плах, хорошо подогнанных и даже проконопаченных, и окантовали медью, которая стоила, наверное, целое состояние. Но воротная коробка была расшатана, и даже если ее когда-то обшивал металл, он давно уже куда-то подевался.
Оказалось, что большая часть города находится в таком же полуразваленном состоянии. Стены были выше, чем стены Войтана, зато разрушениям подверглись сильнее. Местами парапеты упали и лежали грудой камней у основания главной стены, оставив в стенах зияющие пустоты, похожие на выпавшие зубы; местами внешние каменные блоки вывалились, обнажив заполняющую внутреннее пространство щебенку. Один участок стены был настолько поврежден, что это была уже не стена, а вал.
За обширной привратной площадью начинался лабиринт улиц и переулков. Дома большей частью строились из розового гранита и ослепительно белого известняка; город представлял собой огромный многоэтажный муравейник, созданный без плана и замысла...
По главной улице отряд пройти мог, но едва-едва. Вдоль проезжей части тянулись глубокие сточные канавы, в которые стекали тонкие ручейки, сходившиеся из переулков. Эта часть города явно была не лучшим местом для жизни: зловонная жижа в ручейках, которые и составляли всю канализацию города, представляла собой отвратительную (и почти взрывоопасную) смесь фекалий и гнили.
По мере углубления в город обозначились своего рода «годовые кольца». Нижние кварталы были образцом строительно-архитектурных работ: аккуратно вырезанные блоки полевого шпата и гнейса, ловко подогнанные, уложенные большей частью без раствора. Стены были покрыты белой штукатуркой, а окантовка дверей и окон все еще сохраняла следы богатой отделки и разноцветной раскраски. Но сейчас штукатурка облупилась, крыши просели или обрушились, углы осыпались, а некогда яркая окраска почти до полной белизны выгорела под жгучим серым солнцем. Поработала и вода — след затопления отпечатался высоко на стенах. Многие дома были пусты, кое-где в развалинах двигались тени — тайные обитатели, которые наверняка выходили наружу только под дружеским покровом ночи.