— Значит, я не вернусь в университет. Вообразите меня там — как я прислуживаю дважды в неделю на мессе, помогаю угощать чаем робких первокурсников-католиков, присутствую в Ньюменском клубе на обеде в честь приезжего лектора, выпиваю при гостях стакан портвейна, а монсеньер Белл не сводит с меня бдительного ока и, когда я выхожу, объясняет, что, мол, это один университетский алкоголик, пришлось его взять, у него такая обаятельная матушка.
— Я ей сказал, что это невозможно.
— Напьемся сегодня ото всей души?
— Да, сегодня от этого, во всяком случае, вреда не будет, — согласился я.
— Contra mundum?
— Contra mundum.
— Благослови вас бог, Чарльз. Нам не много вечеров осталось провести вместе.
В ту ночь мы впервые за много недель напились вдвоем до полного умопомрачения. Я проводил его до ворот, когда все колокола уже отбивали полночь, и еле добрел обратно один под звездами небесными, которые предательски покачивались между шпилями, и, придя, повалился спать, не раздеваясь, чего не случалось уже больше года.
На следующий день леди Марчмейн уехала из Оксфорда, взяв с собой Себастьяна. Мы с Брайдсхедом побывали в его комнатах и разобрали вещи — что оставить, а что отослать вдогонку.
Брайдсхед был серьезен и бесстрастен, как всегда.
— Жаль, что Себастьян не успел ближе познакомиться с монсеньером Беллом, — сказал он. — Он убедился бы, что это очень милый человек и жить у него только приятно. Я жил там весь последний курс. Моя мать считает, что Себастьян запойный пьяница. Это правда?
— Это ему всерьез угрожает.
— Я верю, что бог оказывает пьяницам предпочтение перед многими добропорядочными людьми.
— Бога ради, — сказал я, потому что в то утро я был близок к тому, чтобы заплакать, — зачем во всё вмешивать бога?
— Простите. Я забыл. А знаете, это очень смешной вопрос.
— Вы находите?
— Для меня, конечно. Не для вас.
— Нет, не для меня. По-моему, без вашей религии Себастьян мог бы жить нормально и счастливо.
— Это спорный вопрос. Как вы думаете, ему еще понадобится эта слоновья нога?
В тот вечер я пошел к Коллинзу, жившему по другую сторону университетского дворика. Он сидел один со своими книгами, работал у окна при свете меркнущего дня.
— А, это вы, — сказал он. — Заходите. Не видел вас целый семестр. Боюсь, мне нечего вам предложить. Почему вы покинули блестящее общество?
— Я самый одинокий человек в Оксфорде, — ответил я. — Себастьяна Флайта исключили.
Потом я спросил его, что он думает делать в долгие каникулы. Он рассказал — что-то непереносимо скучное. Потом я спросил, подыскал ли он квартиру на будущий год. Да, ответил он, правда далековато, но очень удобная квартира. На пару с Тингейтом, старостой кружка эссеистов.
— Одна комната там еще не занята. В ней собирался поселиться Баркер. Но он выставил свою кандидатуру в президенты Союза и думает, что теперь ему удобнее поселиться поближе.
У нас обоих возникла мысль, что в этой комнате мог бы поселиться я.
— А вы куда едете?
— Я собирался жить на Мертон-стрит вместе с Себастьяном Флайтом. Это теперь пошло прахом.
Однако предложение так и не было произнесено, и момент прошел. На прощанье он сказал: «Желаю вам найти себе кого-нибудь в компанию на Мертон-стрит». А я сказал: «Желаю вам найти себе кого-нибудь в компанию на Иффли-роуд», — и больше никогда не говорил с ним.
До конца семестра оставалось десять дней; я кое-как прожил их и приехал в Лондон, не имея, как и год назад, при совсем других обстоятельствах, никаких определенных планов.
— А этот твой удивительно красивый приятель, — спросил отец, — он не приехал с тобой?
— Нет.
— Я уж было думал, что он решил совсем к нам перебраться. Жаль, он мне нравился.
— Отец, ты непременно хочешь, чтобы я получил диплом?
— Я хочу? Господи помилуй, почему бы я мог хотеть этого? Мне он совершенно ни к чему. Да и тебе, насколько могу судить, тоже.
— Вот и я думаю точно так же. Мне кажется, снова возвращаться в Оксфорд будет напрасной тратой времени.
До этой минуты отец только вполуха слушал, что я говорю; теперь он положил книгу, снял очки и внимательно посмотрел на меня.
— Тебя исключили, — сказал он. — Брат предупреждал меня.
— Нет. Никто меня не исключал.
— Ну так о чем же тогда весь этот разговор? — неодобрительно спросил он, надевая очки и разыскивая место в книге. — Все проводят в Оксфорде по меньшей мере три года. Я знал одного человека, которому потребовалось семь лет, чтобы получить диплом богослова.
— Просто я думал, что, раз я не собираюсь заниматься ни одной из профессий, где нужен диплом, наверно, лучше будет сейчас же приняться за то дело, которое я для себя избрал. Я намерен стать художником.
Но на это отец мне тогда ничего не ответил. Однако мысль, как видно, запала ему в душу; когда мы в следующий раз заговорили на эту тему, она уже твердо в нем укоренилась.
— Если ты будешь художником, — сказал он в воскресение за завтраком, — тебе понадобится студия.
— Да.
— Ну а здесь нет студии. Нет даже комнаты, которую удобно было бы использовать под студию. Не могу же я допустить тебя заниматься живописью в галерее.
— Конечно. Я и не предполагал.
— И я не могу допустить, чтобы в дом набивались обнаженные натурщицы и художественные критики с их ужасным жаргоном. И потом, мне не нравится запах скипидара. Я полагаю, ты намерен браться за дело всерьез и писать масляным красками.
Мой отец принадлежал к тому поколению, которое делило художников на серьезных и несерьезных в зависимости от того, пишут ли они маслом или акварелью.
— Едва ли я буду писать первый год. И потом, я вообще, вероятно, поступлю в какую-нибудь художественную школу.
— За границей? — с надеждой спросил отец — Говорят, за границей есть превосходные школы.
Дело продвигалось гораздо быстрее, чем я предполагал.
— За границей или здесь. Мне надо сначала оглядеться.
— И оглядись за границей, — сказал он.
— Так ты согласен, чтобы я оставил Оксфорд?
— Coглaceн? Мой дорогой мальчик, тебе уже двадцать года
— Двадцать, — поправил я. — Двадцать один в октябре.
— Только-то? Мне представлялось, что это тянется yже так давно.
Завершает этот эпизод письмо от леди Марчмейн. «Дорогой Чарльз, — писала она, — сегодня утром Себастьян уехал от меня за границу к своему отцу. Перед его отъездом я спросила, написал ли он вам, и он ответил, что нет, так что это должна сделать я, хотя не знаю, как я смогу выразить в письме то, что не сумела выразить во время нашей последней прогулки. Однако нельзя, чтобы вы оставались в неведении. Себастьяна исключили из колледжа только на один семестр и согласны взять назад при условии, что он поселится у монсеньера Белла. Пусть он решает сам. Между тем мистер Самграсс любезно согласился взять его пока под свое покровительство. Как только он вернется от отца, мистер Самграсс берет его с собой в поездку по Ближнему Востоку, где мистер Самграсс давно уже хотел обследовать местные православные монастыри. Он надеется, что это может стать новым интересом для Себастьяна.