Какие бы ловушки ни уготовила нам жизнь, всегда найдется хотя бы один выход. И, как правило, обычно им готов обернуться прежний вход, но при условии некоторых жертв с нашей стороны.
Лисица, угодив в капкан, отгрызает себе лапу. Ящерица с видимой, но обманчивой легкостью отбрасывает хвост, еще минуту назад крепко зажатый в клюве хищника или руке человека. Последний может пожертвовать гораздо меньшим, нежели то, что щедро даровано ему природой — например, совестью, честью, другом, любимой, свободой, наконец. Мужчины и женщины, готовя и расставляя друг другу искусные западни, иной раз и сами могут угодить в собственные капканы и силки. Но, теряя друг друга, они зачастую утрачивают и себя, поскольку лишаются немаловажных частичек души, некогда отданных друг другу безвозмездно и вроде бы навсегда — по глупости, расчету или просто так, от большого чувства.
Так воздай же необходимые почести входу, вознеси ему молитву, оставь что-то в жертву — глядишь, и вход обернется выходом. Тогда беги оттуда поскорее, ибо он вряд ли вторично откроется перед тобой спасительными разверстыми дверьми. И лишь потом думай, почему и куда ты вернулся.
А ведь начинается обычно все хорошо. Как в сказке. И верится, что всегда можно возвратиться туда, откуда пришел.
Навсегда расстаемся с тобой, дружок.
Нарисуй на бумаге простой кружок.
Это буду я: ничего внутри.
Посмотри на него, а потом сотри.
Иосиф Бродский
— Он опять опаздывает!
Маленький американский эльф просто места себе не находил. Длинный унылый нос и нависший козырек зимней бейсболки с теплыми ватными наушниками делали эльфа схожим с грустной нахохлившейся вороной. Носком красного щегольского сапожка эльф сосредоточенно ковырял снег возле самых полозьев легких, но устойчивых широких саней. Изредка эльф бросал хмурые взгляды на освещенные окна высокого и аккуратного с виду дома с запорошенной крышей и карнизами, которые густо облепило мокрым снегом. Из дома доносилась мощная и веселая, хотя, на взыскательный слух меломана, несколько монотонная музыка. А в нечастых паузах в открытые форточки бурно плескало взрывами самозабвенного хохота.
— Нет, ну, надо же, а?! Старик опять опаздывает! Что скажешь, Рудольф?
Могучий северный олень повернул к эльфу длинную морду и сочувственно всхрапнул. Затем переступил ногами и сделал вежливую попытку осторожно взбрыкнуть, словно говоря: да уж, это точно, застоялись мы тут с ним…
— И ведь ладно бы только раз или два! — продолжал сокрушенно рассуждать эльф. — Но ведь это происходит с ним постоянно, стоит нам только заехать сюда. И, между прочим, мы здесь — всегда и исключительно по его инициативе!
Он раскопал уже немалую ямку и, поспешно затоптав ее, принялся за другую.
— Придется с ним крепко поговорить.
Серебристые сани, запряженные четверкой кудлатых, крепко сбитых северных оленей, стояли под сенью могучего дерева у самых ворот парка. Отсюда вела аллея к дому, а позади, во тьме, тускло горели фонари, кое-как освещая парадный вход. Где-то еще дальше глухо урчали моторы. Это в самом центре парка, возле ожившего ледового катка, устанавливали праздничную елку. Рабочие городской коммунальной службы при свете фонарей выгружали из машин огромные хвойные ветви и еще не распакованные бухты с проводами елочных гирлянд. Рождество в здешних краях отмечали только через две недели, а до Нового Года оставалось еще семь долгих и хлопотливых дней.
Во дворе было безлюдно, и странные сани никто не заметил. Впрочем, их и не смог бы увидеть никто, даже подойдя вплотную, если только этот Никто не имел перстня. Невидимой для постороннего глаза была и оленья упряжка; сам эльф тоже старался держаться поближе к северному народу, предпочитая оставаться под защитой волшебной вуали. Но теперь в нем все сильнее разгоралось жгучее желание сбегать в дом, отыскать старика и, невзирая ни на что, высказать ему все, что он о нем думает.
Наконец в подъезде хлопнула стальная дверь — в этой стране они почему-то в особом почете и каждый норовит иметь такую в своем жилище. Эльф полагал, что эта странная традиция — пережиток былых времен, когда повсеместно считалось, что холодное железо защищает от оборотней, вампиров и прочей полночной нечисти.
Высокий старик в красно-белых одеждах и колпаке сбежал с крыльца и, придерживая в руках большую скомканную тряпку, торопливо устремился по дорожке прямиком к саням. Эльф, смиренно скрестив руки на груди, поджидал его, выцеливая, однако, недобрым прищуренным взором.
Старик отлично знал, что и так уже задержался сверх меры. Поэтому виновато и заискивающе улыбнулся и развел руками, в одной из которых повис вызывающей красной тряпкой длинный пустой мешок.
— Очень прошу меня извинить, — начал он. — Понимаю, не следовало так задерживаться. Но было совершенно необходимо кое-кого повидать и к тому же — оставить поздравительную рождественскую записку моему Названому Брату.
В качестве доказательства старик вынул из кармана алой шубы маленький карандаш льдистого, серебряного цвета, предъявил его своему покуда молчаливому компаньону и криво, совсем неуверенно улыбнулся.
Эльф кивнул, минуя взглядом карандаш. Потом почесал переносицу пальцем мягкой кожаной рукавички и сказал, против всех ожиданий, очень спокойно:
— Тебе не следовало так задерживаться, Клаус. Ты прекрасно знаешь, что Рождественская Ночь уже началась, и мы сегодня поработали, как следует.
Старик кивнул, совсем как давеча Рудольф, горячо подтверждая: да уж, это точно, все мы потрудились нынче на славу…
Олень покосился на него, тихо всхрапнул и тряхнул бородатой головой, увенчанной великолепной короной широких и раскидистых рогов. При этом бубенчики упряжи весело зазвенели, — случайному прохожему вполне могло бы показаться, что это ненароком зазвенела сама тишина. Или же снег, густо падавший с небес легким пухом, как и полагается в такую ночь.
— Но ты, по-видимому, забываешь, — продолжал эльф, — что с завтрашнего дня нам предстоит гораздо более трудная и серьезная работа, чем в минувшую неделю. И, кроме того, ты прекрасно знаешь, что весь предстоящий год нам тоже нужно будет хорошо потрудиться, чтобы к следующему Рождеству быть во всеоружии.
На последнем слове эльф на миг запнулся, поскольку не след было в такую ночь говорить о насилии. Пусть даже и в самых переносных смыслах. Но старик, чувствуя себя виноватым, не стал делать своему спутнику замечаний. Ведь распекали-то его!
— Поэтому я тебя очень прошу, Клаус, — медленно и раздельно проговорил эльф. — Мы все тебя очень просим, — слегка нажал он.